Теперь рассмотрим сходную ситуацию. Вы получаете письмо из ЮНИСЕФ с просьбой сделать пожертвование для умирающих детей в бедной африканской стране. Причину смерти, кажется, легко устранить: нужно больше воды. Пожертвование в размере 50 $ спасет 25 жизней, обеспечив каждого ребенка пакетом медикаментов, которые устранят обезвоживание, вызванное диареей. Если статистика по диарее и обезвоживанию не захватывает вас, переведите ее в число других равно устраняемых причин смерти (голод, корь и авитаминоз), вызывающих ежегодную многомиллионную детскую смертность. Большинство людей выбрасывают эти письма о помощи в мусорную корзину. Они поступают так, даже если в письме есть фотография детей, умирающих от жажды. Фотография у многих вызывает сострадание, но оказывается недостаточной, чтобы стимулировать подписание чека.

Для тех, кто заботится о принципах, лежащих в основе наших моральных суждений, важно выявить, что различает эти два случая. Что заставляет большинство людей думать, возможно сначала неосознанно, что необходимо остановиться и помочь ребенку на краю дороги, в то время как помощь иностранным детям, умирающим от жажды, не обязательна? Если к таким заключениям ведет разум, тогда те, кто критически анализирует эту дилемму, должны дать принципиальное объяснение своих суждений. Если их спросят: почему они не делают пожертвований, они назовут такие причины, как неопределенность, связанная с перечислением денег и гарантией того, что они будут доставлены умирающим детям. Далее будет упомянут тот факт, что они могут помочь лишь небольшому числу нуждающихся детей и что такие пожертвования должны находиться в компетенции богатых правительств, а не частных лиц. Все эти соображения выглядят достаточно разумными, но в качестве принципов для ведения благочестивой жизни они не годятся. Деятельность многих организаций, осуществляющих помощь детям, особенно ЮНИСЕФ, прозрачна и имеет исключительно высокие показатели передачи фондов по назначению. И хотя пожертвование-в 50$ спасет только 25 детей, разве не лучше спасти 25, чем не спасти никого? Вероятно, правительства разных стран могли бы помогать больше, но они этого не делают. В связи с этим почему бы не сделать пожертвования и не спасти нескольких детей? Когда большинство людей сталкиваются с такими встречными аргументами, они обычно неохотно соглашаются в принципе, а затем все-таки находят причины для отказа. В конце концов, они сдаются и приходят к вымученному заключению, что именно сейчас они не могут сделать это пожертвование — может быть, на следующий год.

Обращение к эволюции поведения помогает снять некоторое напряжение, которое возникает, когда мы сравниваем степень готовности оказать помощь раненому ребенку или детям, умирающим от жажды. Оно дает возможность частично объяснить наши рассуждения и плохо согласующиеся оправдания противоречивого поведения в этом и во многих других случаях.

В эволюционном прошлом человеку предоставлялись возможности помогать только тем, кто находился рядом: охотнику, раненному буйволом, голодающему родственнику, стареющему человеку и женщине с осложненной беременностью. Возможности для альтруизма на расстоянии не существовало. Психология альтруизма формировалась в контактах с ближайшим окружением, на расстоянии вытянутой руки. Хотя и сейчас нет гарантии, что мы обязательно поможем другим, оказавшись в тесной близости с ними; принципы, которые руководят нашими действиями, гораздо лучше объясняются с помощью категорий «близости» и «вероятности». Раненый ребенок, лежащий на краю дороги, вызывает немедленную эмоциональную реакцию и создает психическое состояние, побуждающее к действию, последствия которого имеют высокую вероятность успеха. Мы сочувствуем девочке и уверены, что наша помощь с высокой степенью вероятности облегчит ее страдания и спасет ей ногу. Фотография голодающих и умирающих детей также вызывает сострадание, но изображение не способно вызвать эмоцию такой же интенсивности, как реальное событие. Кроме того, даже если эмоция при виде детей на фотографии и возникает, связь между действием (пожертвованием) и его следствием (облегчением участи детей) психологически оказывается очень слабой.

Из приведенной выше дискуссии нам не следует делать далеко идущих выводов о том, что наши интуитивные представления всегда обеспечивают наилучшие варианты решения — в отношении того, что морально оправдано, а что нет. Как объясняет психолог Джонатан Бэрон, интуиция может привести к неудачным и даже вредным результатам[33]. Например, мы с высокой вероятностью определим действия с отрицательными последствиями как запрещаемые. Одновременно с этим бездействие, которое приводит к таким же отрицательным последствиям, мы можем оценить как допускаемое. Вспомним, когда речь идет об эвтаназии, приоритетность позиции бездействия побуждает нас благосклонно относиться к прекращению жизнеобеспечения смертельно больного человека, в отличие от действия, цель которого — смерть человека. Такой же перевес в сторону бездействия позволяет одобрить отказ от серии прививок даже в тех случаях, когда они спасают жизни тысячам детей на фоне нескольких, умерших от побочных эффектов. Как показывает Джонатан Бэрон, эти ошибки коренятся в интуитивных представлениях, которые не дают нам возможности оценить последствия наших действий. Если интуитивные ощущения поднимаются до ранга правил, то умственная слепота оборачивается фантазиями. Необходимость оправдать наши мнения приводит к тому, что мы оказываемся вовлеченными в сложную психологическую игру.

Подведем черту. Рассуждения и эмоции играют определенную роль в нашем моральном поведении, но ни те, ни другие не могут считаться полностью ответственными за процесс, ведущий к моральному суждению. Мы пока еще не установили, почему у нас есть специфические эмоции и специфические принципы для суждений. Мы представляем причины, но они часто оказываются недостаточными. Даже когда они убедительны, неизвестно, эти ли причины вызывают наши моральные суждения или наши суждения являются следствием неосознаваемых психологических манипуляций? Каким причинам мы должны доверять и конвертировать их в универсальные моральные принципы? У нас возникают эмоциональные реакции на большинство, если не на все моральные проблемы, но зачем нужны именно эти специфичные эмоции, почему мы должны к ним прислушиваться? Можем ли мы гарантировать, что другие люди испытают такие же чувства по поводу данной моральной дилеммы?

Философы обсуждали эти проблемы веками. Они очень сложны. Моя цель — продолжить их разъяснение. Мы можем продвинуться в решении проблемы, если обратимся к анализу большого объема новых научных фактов. Эти факты мы будем рассматривать в контексте идеи о том, что человек обладает моральными способностями — некоторым ментальным органом, который обеспечивает универсальную грамматику действия[34].