— Отведи этого несчастного урода за дозой.

Тайни отпер дверь камеры. У Фаррагата перед глазами висела пелена, но он увидел, что дверь открылась, вскочил на ноги, столкнулся с Тайни, выбежал в коридор и помчался было в госпиталь, но тут Чисхолм огрел его по голове стулом.

Фаррагат очнулся в госпитале. Левая нога была в гипсе, полголовы забинтовано. Рядом стоял Тайни в гражданской одежде.

— Фаррагат, Фаррагат, — сказал он, — ну почему ты наркоман?

Фаррагат ничего не ответил. Тайни погладил его по голове.

— Завтра принесу тебе помидоров. Жена закатала уже пятьдесят банок томатного соуса. У нас помидоры на завтрак, на обед и на ужин. И все равно еще вагон остается. Завтра принесу тебе пару штук. Может, еще чего хочешь?

— Нет, спасибо, — отозвался Фаррагат. — Принеси, пожалуйста, помидоров.

— Ну почему ты наркоман? — снова спросил Тайни и вышел.

Фаррагата его вопрос не смутил, но скорее рассердил. Нет ничего удивительного в том, что он стал наркоманом. Его вырастили люди, занимавшиеся контрабандой — не сильнодействующих наркотиков, а запрещенных законом препаратов: интеллектуальных и эротических стимуляторов, а также веществ, изменяющих состояние сознания. Фаррагат был гражданином маленького пограничного княжества, вроде Лихтенштейна. В детстве он не видел гор, а в его паспорте было полно самых разных виз. Он занимался духовной контрабандой, сносно говорил на четырех языках и знал слова четырех государственных гимнов. Однажды, когда они с братом сидели за столиком кафе в Китцбюэле и слушали игру музыкантов, Эбен вдруг вскочил и прижал свою тирольскую шляпу к сердцу.

— Что случилось? — спросил Фаррагат, и Эбен ответил:

— Они исполняют государственный гимн.

Музыканты играли «Дом на пастбище», и Фаррагат вспомнил этот эпизод как наглядный пример того, что его родственники всегда старались быть очень разносторонними людьми — и в политическом, и в духовном, и в сексуальном смысле. А это, в свою очередь, помогает понять его склонность к наркотикам.

Фаррагат вспомнил, как его мать в коралловом платье, богато расшитом жемчугом, спускается по винтовой лестнице, собираясь в театр на «Тоску»; как она заправляет автомобильные баки на шоссе, ведущем к мысу Код — необыкновенному месту, где растут виргинские сосны, а по бледному небу и соленому воздуху можно сразу ощутить, что великий Атлантический океан находится совсем рядом. Его мать никогда не ходила в теннисках, обычно она надевала простые туфли без каблука и платье с большим вырезом. Он вспомнил, как она с грустью рассказывала о тех днях, когда их приглашали на обед Тренчеры, прославившиеся в городе тем, что за одну неделю умудрились купить орган и яхту. Тренчеры были миллионерами — обычные парвеню — и держали дворецкого; впрочем, и у Фаррагатов в разное время служили дворецкие — Марио, Фендер, Чедвик, — но в конце концов Фаррагаты стали с гордостью накрывать на стол сами. В былые времена они жили в викторианском особняке, а когда его пришлось продать, переселились в родовую усадьбу — ветхий, но все еще роскошный дом восемнадцатого века — и получили право на владение двумя бензонасосами компании «Стандард Ойл», которые стояли на месте знаменитого бабушкиного розария. Едва прошел слух о том, что Фаррагаты промотали все деньги и теперь держат бензозаправку, к ним заявилась тетя Луиза и еще с порога закричала:

— Но ты же не будешь заправлять машины!

— А почему бы и нет? — спросила мать Фаррагата.

Тут в дом вошел шофер тети Луизы и поставил на пол ящик с помидорами. Шофер был в крагах.

— Потому что, — отозвалась тетя Луиза, — ты растеряешь всех друзей.

— Как раз наоборот, — возразила мать Фаррагата. — Я наконец-то узнаю, чего они стоят.

Все лучшие представители постфрейдовского поколения были наркоманами. Остальные представляли собой лишь психиатрическую реконструкцию; таких людей часто можно встретить на вечеринке в одном из дальних залов. На первый взгляд они кажутся нормальными, но стоит только прикоснуться к ним не в том месте и в неподходящее время, как они мгновенно падают на пол, точно карточный домик. Пристрастие к наркотикам симптоматично. Опофаги знают это. Фаррагат вспомнил подругу-наркоманку по имени Полли, чья мать была певицей — выступала в клубах и делала записи; она то восходила на пик популярности, то месяцами сидела без работы. Мать звали Корин. Однажды, когда у Корин дела опять шли неважно и она изо всех сил пыталась исправить ситуацию, Фаррагат отвез Полли в Лас-Вегас, где в тот вечер пела ее мать. Концерт удался на славу, и Корин тут же превратилась из всеми забытой певицы в одну из трех крупнейших звезд мировой сцены, и, хотя все это само по себе было очень знаково, Фаррагату больше запомнилось другое: как Полли, которая была достаточно полной девушкой, съела все булочки и масло за время первой части концерта, а когда все закончилось — Фаррагат имел в виду эту часть, — зрители встали и зааплодировали, а Полли схватила его за руку и сказала: «Вот моя мамочка! Моя дорогая мамочка!» Да, вот она, дорогая мамочка — знаменитость в лучах прожекторов, ее улыбка будет светить всему миру, и как, скажите пожалуйста, совместить это с тихими колыбельными и кормлением грудью, если только не прибегнуть к помощи наркотиков? При слове «мать» Фаррагат представлял себе женщину, которая заливает бензин в баки, приседает в реверансе в Ассамблее и стучит молотком по кафедре. Это почему-то смущало его, и причину смущения он увидел в искусстве Дега. У Дега есть картина, на ней изображена женщина с вазой, в которой стоят хризантемы. Для Фаррагата эта женщина стала воплощением материнской умиротворенности. Жизнь постоянно заставляла его соотносить образ собственной матери — работницы бензозаправки, отличающейся скверным характером и снобизмом, к тому же отличного стрелка — с образом прекрасной незнакомки с ее осенними, горько пахнущими цветами. Почему мир заставляет его каждый раз обнаруживать это несоответствие? Почему мир все время дает ему повод для тоски? Почему Фаррагат и остальные люди должны вести себя так, словно их принес с далекой звезды аист? Ведь это не так. Наркоман знает, что почем. После замечательного успеха Корин и ее возвращения на сцену устроили шумную вечеринку; когда Фаррагат и Полли присоединились к гостям, дорогая мамочка принялась резко отчитывать свою единственную дочку, своего единственного ребенка. «Полли, — сказала она, — так бы тебя и убила! Ты сидела прямо передо мной, прямо передо мной! И за время первой части умудрилась сожрать целую корзинку булочек — восемь штук, я сосчитала! А еще ты слопала целую мороженицу масла. Как я могу следить за музыкой, если я считаю, сколько булочек ты съела? Нет, так бы тебя и убила!» Полли, спустившись с далекой звезды, конечно же расплакалась, и Фаррагат увел ее с вечеринки обратно в отель, где они вместе нюхнули колумбийского кокаина, от которого у них пошла кровь из носа. А чем еще было заняться? Полли весила на тридцать фунтов больше положенного, а ему никогда не нравились толстые женщины; ему нравились кареглазые блондинки, которые знали хотя бы один язык, кроме английского, сами зарабатывали себе на жизнь и помнили клятву девочек-скаутов.