И все же Уоллер сказал правду: это была хорошая жизнь.

Джонас Баррет обвел взглядом переполненную аудиторию, сотню лиц, на которых читалось ожидание. Он был немало удивлен, когда местная газета, «Кампус конфидентиал», всего лишь после года его преподавательской деятельности в Вудбридже охарактеризовала Баррета как «потрясающе харизматического лектора» и отметила его «непроницаемое и ироничное лицо». Как бы то ни было, но его курс лекций по истории Византии входил в число самых популярных на отделении.

Баррет посмотрел на часы. Пора сворачивать лекцию и наметить переход к следующей теме.

– Римская империя являлась наиболее поразительным политическим достижением за всю историю человечества, и, конечно же, многие мыслители задавались вопросом: почему она пала? – произнес он тоном профессионального лектора, подбавив в голос немного иронии. – Все вы знаете эту печальную повесть. Свет цивилизации замерцал, как свеча на ветру, и начал слабеть. У ворот империи стояли варвары. Лучшие надежды человечества рушились – не так ли?

Аудитория отозвалась невнятным утвердительным гулом.

– Дерьмо собачье! – вдруг воскликнул Баррет. Воцарилась тишина, за ней последовало несколько нерешительных смешков.

– Прошу прощения за мой македонский.

Баррет, приподняв бровь, с вызовом оглядел аудиторию.

– Так называемые римляне утратили возможность претендовать на высокую мораль куда раньше, чем они потеряли возможность претендовать на империю. Именно римляне, чтобы отомстить готам за их продвижение, взяли готских детей-заложников, провели по площадям десятков городов, а потом убили одного за другим. Медленно и мучительно. Проявив тем самым неприкрытую, расчетливую кровожадность, до которой готам было далеко. Западная Римская империя превратилась в арену рабства и кровавых игрищ. А вот в Восточной Римской империи установились куда более мягкие нравы, и она пережила так называемое падение Римской империи. Ее называли «Византией» исключительно жители Западной Европы – сами византийцы всегда считали свое государство подлинной Римской империей, и они сохранили науки и человеческие ценности, которые мы так чтим сегодня. Запад погубил не натиск внешних врагов – он сгнил изнутри. Это утверждение во многом является истинным. Но цивилизация не угасла. Она просто переместилась на восток.

Сделав паузу, Баррет добавил:

– Теперь можете собирать свои конспекты. Желаю вам приятно провести выходные – так, как вы считаете разумным. И помните, что сказал Петроний: «Умеренность во всем. Включая умеренность».

* * *

– Профессор Баррет!

Обратившаяся к нему девушка была белокурой и симпатичной – одна из тех студентов, что всегда устраиваются в первых рядах и слушают очень внимательно. Баррет собрал свои записи с материалами к лекции и уже застегивал битком набитый кожаный портфель. Он почти не слушал, что говорит девушка. А та жаловалась на полученную оценку и настойчиво сыпала избитыми, очень знакомыми словами: «я так старалась... я сделала все, что могла... я действительно старалась...» Баррет вышел из аудитории, потом – из здания и в конце концов добрался до стоянки, где стояла его машина. Девушка упорно шла следом.

– Почему бы нам не обсудить это завтра, на дополнительных занятиях? – вежливо предложил Баррет.

– Но, профессор...

«Что-то неправильно».

Баррет даже не заметил, что произнес это вслух. Но его антенны начали жужжать. В чем дело? Внезапный приступ беспочвенной паранойи? Неужели он в конце концов уподобился солдатам с вьетнамским посттравматическим синдромом, которые, услышав хлопок лопнувшей шины, ныряют в ближайшее укрытие?

Звук. Какой-то звук, явно идущий со стороны. Баррет повернулся к студентке, но смотрел он не на нее. Его взгляд был устремлен за девушку, и боковое зрение Ника готово было засечь любое движение. Да, вокруг творилось что-то неладное. В их сторону шагал широкоплечий мужчина в фланелевом костюме, белой рубашке и безукоризненно завязанном галстуке. Можно было подумать, что он просто прогуливается, наслаждается весенним воздухом и окружающей зеленью, но его небрежное поведение было слишком нарочитым. Кроме того, ни преподаватели, ни даже члены администрации Вудбриджа так не одевались, да и вообще было уже слишком тепло для фланели. Этот человек был чужаком, но притворялся – пытался притвориться – здешним обитателем.

Все инстинкты Брайсона, инстинкты агента-оперативника, тут же ожили. Он весь подобрался, и взгляд его зашарил по сторонам, словно у фотографа, настраивающего резкость при рапидной съемке. Старые привычки воскресли: непрошеные, атавистические, совершенно здесь неуместные.

Но почему? Ведь нет никаких причин нервничать из-за обычного посетителя студгородка – чьего-нибудь родителя, вашингтонского чиновника из сферы образования или, может, какого-то преуспевающего торговца. Брайсон быстро оглядел незнакомца. Пиджак мужчины был расстегнут, и Брайсон краем глаза заметил коричневые подтяжки, поддерживающие брюки. Но одновременно с этим незнакомец носил и пояс, и его длинные штанины низко спускались на черные туфли на каучуковой подошве. Брайсон ощутил выплеск адреналина: он и сам носил подобный наряд – раньше, в прошлой жизни. Иногда приходится надевать сразу и пояс, и подтяжки – если в переднем кармане вы носите какой-нибудь тяжелый предмет. Например, крупнокалиберный револьвер. А отвороты на брюках приходится делать чуть длиннее нормальных, дабы надежно спрятать закрепленную на лодыжке кобуру. «Одежда гарантирует успех», – говаривал когда-то Тед Уоллер, объясняя, как человек в вечернем костюме – в правильно пошитом вечернем костюме – может спрятать на себе целый арсенал.

«Я вышел из игры! Оставьте меня в покое!»

Но покоя не было. И не будет никогда. Для человека, единожды увязшего в этих делах, выхода уже не было, даже если выплата по чекам останавливалась и медицинская страховка закрывалась.

Вражеские спецслужбы жаждали мести. И неважно, насколько строго ты соблюдаешь все меры предосторожности, насколько разработано твое прикрытие, насколько хорошо запутаны следы. «Если они действительно хотели меня найти, они могли это сделать». Думать иначе было бы заблуждением. Все оперативники Директората были свято в том уверены.

«Но кто тебе сказал, что этот человек не из Директората, что там не решили, выражаясь в их циничной манере, провести полную стерилизацию – удалить занозу, стереть все следы?»

Брайсон никогда не встречал ни одного человека, ушедшего из Директората в отставку, хотя такие отставники наверняка должны были существовать. Но если в Директорате кто-то на уровне консорциума усомнился в его лояльности, он тоже может оказаться жертвой полной стерилизации. В этом не было ни малейших сомнений.

«Я больше не играю, я ушел на покой!»

Только вот кто же ему поверит?

Ник Брайсон – потому что теперь он снова был Ником Брайсоном, Джонас Баррет ушел в сторону, был сброшен, как змея сбрасывает старую шкуру, – повнимательнее пригляделся к человеку в костюме. Темные с густой проседью волосы незнакомца коротко подстрижены. Лицо было широким и красноватым. Брайсон напрягся. Чужак подошел поближе, улыбаясь и демонстрируя мелкие белые зубы.