Гавана снова переглянулся с Греком. Он явно не решался сказать то основное, что подвигло его прийти в ночное время на секретную хазу Мастодонта, о которой мало кто знал – но поди ж ты, узнали. Нерешительность была совершенно не в характере Гаваны. Мастодонт наклонился вперед:

– Ну? Что я должен выуживать из тебя каждое слово? Ты бросай свои бубновые заходы. Пришел – говори.

– Просто он хочет сказать, что не все, что ты тут услышишь, покажется тебе приятным, – вдруг сказал прямолинейный Саня Кедр и наклонил лобастую голову.

При этих словах Гавана почувствовал облегчение. Он выдохнул и, хватанув воздух растопыренной пятерней, заговорил – быстро и эмоционально:

– Я не знаю, откуда ноги растут. Я даже не пробил, кто цинканул, кто донес весточку такую. – В руке Гаваны появился крошечный клочок бумаги, но он не торопил ознакомить с его содержимым Большого Маста. – Только мы действительно нарыли часть общаковского добра – бабло, бебехи[3], паутинки[4]. Как я и говорил. Немного, малую часть, но это точно оттуда. Грек, покажи.

В руке Грека появился нож. Он аккуратно снял с себя куртку (только сейчас Мастодонт вдруг понял, что куртка – не по плечу щуплому вору и явно не принадлежит ему) и умело вспорол подкладку. Его быстрые пальцы забегали по краю взрезанного шва. Аккуратно извлек оттуда несколько золотых украшений. Несколько старинных золотых монет. Браслет с изумрудом. Толстую пачку купюр, перетянутых ленточкой.

Последним достал серебряный перстень. При виде этой вещицы Большой Маст поднял брови: он точно знал, что точно такой же перстень он лично снял с руки убитого Льда, а всего их было три – старинных, с грубо заделанным в оправу драгоценным камнем. В мозгу Мастодонта искрой даже проскочило воспоминание о том, при каких обстоятельствах были внесены в общий котел эти ценности, чтобы в любой нужный момент быть выменянными на дензнаки… Гавана проговорил:

– Собственно, вот. Что скажешь, Большой Маст?

– А что я скажу? Это по-любому наше. ОТТУДА. То, что пропало после смерти Льда, – добавил он, ловя холодный взгляд Грека. – Все мы помним, что в свое время он внес в общак вещицы из древнего клада. Такие, что любой жид из ювелирки без раздумья даст под них хорошую сумму. Только Лед, как держатель, не торопился менять этот актив. И вдруг – такое… – закончил Мастодонт.

Гавана кивнул:

– Тут мы с тобой согласны. А вот в остальном, я боюсь, может промеж нас согласия не быть. Мы ж не за-ради страха, а за-ради чести воровской рыли носом. А так выходит, что…

– И что? Что? – сорвавшимся на визг голосом выкрикнул одноглазый Джага, давно смекнувший, что дело приобретает неожиданный и неприятный оборот.

– А то, – не обратив внимания на одноглазого и глядя в упор на Мастодонта, медленно выговорил Гавана, – а что ты сказал, будто ушел ВЕСЬ общаковый воздух, все бабло. И что ни единой цацки и ни единого баллона[5] не уцелело.

– А выходит иначе, – обронил Грек.

Большой Маст медленно встал из-за стола. Он был большой, очень большой, вдвое шире в плечах, чем сухой Грек, и почти на две головы выше, чем невеликий ростом Гавана. Его тяжелое, отекшее от трехдневного пьянства лицо задрожало.

– Я что-то не понял, – негромко произнес он, – ты что тут мне парафинишь, Гавана? Ты мне предъявляешь, что ли? И предъява в том, что я крысил долю из общака?

– Даже не так, – отозвался Гавана, – все может статься еще гнилее. Мы пока что ничего не предъявляем. И буром не прем. Мы хотим разобраться. Чтобы все было четко и по понятиям.

– Че ты буксуешь? – наершился Джага. – Не гони порожняк! Если притаранил предъяву, то объяви при всех, нам скрывать нечего.

– Не о тебе речь, задрай хайло, – осадил его Грек. – Гавана, давай.

– В прошлом году появился у тебя в городе домик, – сказал Гатагов. – Дело хорошее, о домике в Крыму всякий мечтает. По нашему воровскому закону ты им владеть, конечно, не можешь, только даже не в этом суть. Бебехи и бабло из общака нашли как раз в домике, который ты себе облюбовал. А в маляве, которая у меня вот сейчас в руке, написан точный адрес той хазы и подробненько прописан схрон, где часть общего добра, стало быть, была припрятана. Мы бы не поверили, но вот ливером почуяли, что что-то тут нечисто.

Большой Маст побагровел.

– Это… что же, ты на меня тянешь, что я – притырил?..

– Да нет. Не притырил. Мелко берешь. По всему болтается, что ты – СУКА, Мастодонт, – грозно прозвучал в полной тишине голос Джебраила Гатагова, который только сейчас окончательно успокоился и овладел ситуацией. – И уж не знаю, кого ты ждал – а дождался нас! – но вот что у тебя в кармане ствол, так это уж по-любасу.

– Ну, что скажешь? – спросил Грек.

Тенями застыли у дверей Сулима, борзый Погреб и те двое, что с ним; а одноглазый Джага сдавленно матерился себе под нос, но со своего места тоже не сходил.

Мастодонт снова сел на диван. Он выложил из кармана «вальтер», сунув его туда, где взял – меж подушек. Ноздри его толстого носа задрожали от плохо скрываемого бешенства. Однако он еще сдерживал себя. В низком голосе заклокотала глухая ярость, когда он ответил на брошенное ему в лицо обвинение:

– Не в чем вам меня прищучивать. Если вы думаете, что я открысятничал, оставил себе часть общака, то это ваш косяк. Вы кого пришли валить? Меня, вора в законе?

– Лед тоже был вором – и где сейчас Лед? – откликнулся Гавана. – Не о том базар. Только ты не отписывайся, Маст. Если мы попусту на тебя подумали, то нам и ответ на правиле держать. Только сначала расскажи людям, как так вышло, что ушедший со Льдом общак, о котором только он да ты знали, оказался у тебя на хате в схроне?

– Этого я не знаю, – последовал ответ. – Моего слова уже недостаточно?

– Где твое слово и где эти бебехи из общака?! – вдруг крикнул от дверей Сулима. – Твоя воля – можешь идти в отказ, только не прокатит! Все знают, что у тебя случалась грызня со Льдом; может, ты его и погасил?

– Точнее, сжег… – пробормотал себе под нос Гавана.

Последние несколько дней Сулима, сам того не зная, ходил под ручку со смертью. И вот сейчас она взглянула ему прямо в лицо, но отвела ему еще целую минуту. Мастодонт снова поднялся из-за стола, мгновенно протрезвевший, подобравшийся, с отвердевшими скулами. Он направился к визитерам: поравнявшись с Греком, криво усмехнулся, тяжело похлопал по плечу Гавану (тот невольно отстранился), никак не заметил Саню Кедра и наконец подошел к Сулиме. Тощий вор полубезумным взглядом смотрел на огромного законника и покачивал головой из стороны в сторону, выставив нижнюю губу. Гавановские бойцы во главе с Погребом в непосредственной близости от Большого Маста сбились в кучку. Не всем из них доводилось видеть вживую знаменитого Мастодонта, про которого наворотили прорву баек и легенд. Огромный законник взглянул в лицо Сулиме и выговорил: