На самом деле церковь не поддерживала Хуна; по сути своей он был, конечно, не христианин, а апокалиптический фанатик. Тем не менее китайские правители поспешили объявить распространявшиеся в те годы в Китае чужеземные религии серьезной угрозой для конфуцианской цивилизации. «Это не просто кризис нашей цинской династии, но и наиболее опасный за всю историю момент для конфуцианского учения», — предостерегал командующий антитайпинскими войсками Цзэн Гофань. Несмотря на одержанную в конце концов победу над Хуном, тревога Цзэна по поводу революционного потенциала христианства была вполне обоснованна: человек по имени Сунь Ятсен, возглавивший движение, приведшее к свержению в 1911 году одряхлевшей империи, и ставший первым китайским президентом, был протестантом. Сунь принял христианство в 1880‑х годах в Гонконге, где он изучал медицину. В наше время в Китае живет около сорока миллионов христиан. Помимо официально зарегистрированных церквей, есть еще и множество церквей катакомбных, конгрегации которых не желают иметь дело с властями, чтобы не подвергаться слежке. Моя тетушка в Гуанчжоу приняла католичество в 2010 году. Она объяснила свое решение тем, что ее вдохновила идея проповедуемой Евангелием любви к ближнему. Китайские религиозные верования издавна находились под воздействием иноземных религий, и этот процесс продолжается.

Эволюция была необходимым условием выживания китайских духовных практик. Китайские власти беспощадно преследовали новое религиозное движение фалуньгун, которое совмещает в себе идеи даосизма и буддизма и делает особый упор на медитативные упражнения. Однако в период между основанием секты в 1992 году и наступлением нового тысячелетия, когда фалуньгун вынужден был уйти в подполье, количество его приверженцев выросло, как полагают, до ста миллионов, превысив размер Коммунистической партии Китая.

Можно взглянуть на фигурку смеющегося Будды, украшающего буфет в доме моего двоюродного деда, под новым углом и представить себе этого жирного монаха воплощением Китая, а карабкающихся по нему и соревнующихся между собой, стараясь с разной степенью успеха привлечь к себе его внимание, ребятишек — олицетворением мировых религий.

Идея, что китайцы, превосходя своих завоевателей в культурном отношении, оказывали на них цивилизующее воздействие, столь же не выдерживает критики, как и утверждение, что иноземным религиям никогда не удавалось проникнуть сквозь великие стены китайской жизни. Монгольские императоры XIII века были достаточно толерантны и не пытались разрушить традиционную для ханьского большинства бюрократическую систему управления, хотя они и отменили императорские экзамены. Так что вольтеровское, пусть и утрированное, представление об эпохе имеет под собой некоторое основание. Тем не менее потомки Чингисхана вовсе не ассимилировались, или не «цивилизовались», как это воображалось Вольтеру. Было бы неверным считать, что китайцы почти не замечали их правления. К примеру, благодаря монголам коренным образом изменилась одежда китайцев. Во времена, предшествовавшие правлению монгольской династии Юань, традиционным одеянием был запашной халат, поддерживаемый поясом. Монголы ввели новый тип костюма с пуговицами на накладных петлях; забавно, что в наши дни эта характерная деталь, несмотря на свое происхождение, считается типично китайской.

Воины из Маньчжурии, основавшие в XVII веке династию Цин, также сохранили собственную своеобразную культуру. Более того, они ревниво ее охраняли. Браки между маньчжурами и ханьскими китайцами были запрещены, а цинские императоры заботились о сохранении родного языка и использовали его для секретной военной связи. Посетители Запретного города, возведенного минскими императорами, разглядывая голубые и золотые надписи над многочисленными, соединяющими внутренние дворы воротами, могут заметить необычные знаки, соседствующие с более привычными китайскими иероглифами: это маньчжурские письмена. Цинские императоры начертали символы собственной культуры в символическом сердце своей новой империи.

Классический образ «старого Китая» — мужчина с выбритым лбом и длинной косой. Тем не менее эта мода не имеет ничего общего с древней конфуцианской традицией: по приказу маньчжурских правителей ханьское население под страхом смертной казни обязано было носить косу. Не правда ли, удивительный тип культурной ассимиляции, при которой ассимилируемая сторона заставляет местное большинство сбривать половину волос на голове? Маньчжуры также потребовали, чтобы ханьские женщины вместо своей традиционной одежды носили чеонгсам, или ципао. Этот тип длинного платья в своем облегающем фигуру варианте, с длинным разрезом сбоку обычно ассоциируется с шанхайскими роковыми женщинами 1920‑х, однако этот классический предмет «китайского» костюма был когда-то символом маньчжурского гнета.

И все же цинские императоры правили, руководствуясь в основном прагматическими соображениями. Так же как и ранее при монголах, население Китая состояло из множества культурно отличных друг от друга фракций; только трезво оценив этот факт, можно было удержать в руках этот многосоставный и по природе своей неустойчивый политический организм, включающий в себя христиан, мусульман, буддистов и массу разнообразных групп и племен. Говорят, что цинские императоры правили как конфуцианцы в Китае, как монголы в северной степи и в отличие от сегодняшних коммунистов активно поддерживали тибетский буддизм с его поклонением Далай-ламе. Ранние цинские правители даже пытались овладеть языками, на которых говорили их подданные. Император Цяньлун объяснял, в чем состоит искусство мудрого царствования: «Я говорю на их языках, не прибегая к переводчику… желая покорить их своей милостью».

Подобный же прагматизм проявлялся и в отношениях с другими странами. Так называемая система данничества, при которой соседние азиатские государства обязаны были регулярно присылать императору дары, часто приводится как доказательство характерной для Китая идеи собственного культурного превосходства. В то же время эти государства в обмен на дань сами получали от императора роскошные подарки. Некоторые современные китаисты полагают, что данническая система представляла собой закамуфлированный механизм для расширения внешней торговли, или, возможно, таким образом императоры старались, не теряя лица, обеспечить себе защиту от воинственных набегов с севера. По словам историка Джоанны Уэлли-Коэн, «для государств‑данников этот обычай служил прежде всего способом получать необходимые китайские товары мирным путем, не устраивая набегов на приграничные области».

Часто приходится слышать, что Китай заносчиво игнорировал возможность заимствования западных технических новшеств и впоследствии дорого за это заплатил. Такая интерпретация проводит прямую связь между событиями 1794 года, когда император Цяньлун отправил назад несолоно хлебавши британское торговое посольство под предводительством лорда Маккартни, и появлением в 1839 году у берегов Кантона британских военных судов, силой распахнувших ворота Китая для международной торговли. «У нас все есть. Ваши странные и причудливые вещи не представляют для меня никакой ценности, и я не нуждаюсь в товарах из вашей страны», — писал Цяньлун патрону лорда Маккартни королю Георгу III в послании, вошедшем в историю в качестве примера самозаблуждающейся спеси.