* * *

В Арке Совета министров тайное заседание. Двадцать пятое ноября. Пора действовать. Мустафиоль-Мамалек давно готовился к этому дню, но все же волнуется. Волнение выдает необычная бледность и подчеркнутое спокойствие.

– Мы вынуждены, – заявил первый министр, – прервать переговоры с англо-русской дипломатией, ведущиеся в Тегеране, Петербурге и Лондоне о заключении союза с Россией и Англией, ввиду полной безнадежности и невозможности успеха. Общественное мнение Тегерана, его политических кругов, меджелиса, и настроения персидского народа крайне враждебны России и Англии, ведущим войну с единоверной Турцией и защитницей ислама, Германией. Это было бы безумие – противодействовать народному движению, принявшему стихийные размеры. Я отказываюсь от всякого участия в этой беспочвенной и фантастической дипломатической комбинации.

Еще много было сказано слов решительных и красивых. Много было приведено изречений и нарисовано образов согласно изящным обычаям восточного красноречия.

Но не убедили они мудрого Сапехдара и друзей его.

– Ведь прекращение переговоров с Англией и Россией означает войну, – говорил Сапехдар. – Народного стихийного движения против России и Англии нет. Это выдумали немцы, которые тянут нас в пропасть.

Сапехдар не верил в конечный успех Германии в войне, и его страшила будущая судьба Персии. Он боялся русского сфинкса и знал судьбы народов, порабощенных Англией. Старый принц Ферман-Ферма поддержал Сапехдара и, покачивая головой, выражал сомнение, что Германия бескорыстно защищает ислам и что будущее Турции, искусственно втянутой в войну, еще неизвестно.

– Мы протестуем против политики и решения, принятого председателем, – говорили Ферман-Ферма и Воссуг-ед-Довле, – будем голосовать против.

Большинство пошло с Мустафиоль-Мамалеком, и на другой день решения, принятые на тайном заседании, стали известны всему Тегерану.

Итак, война. Маски сброшены. Дата нового фронта – двадцать пятое ноября. Место объявления войны – Арка Совета персидских министерств…

Подтвердились слухи о тайном союзе персидского правительства с Германией и Турцией. Призывы к священной войне и пролитая кровь нашли наконец истинное объяснение. Правители сговорились… Сговорились и правители России и Англии. Из Петербурга было приказано в Тифлис:

– Поднять великодержавное имя России в Персии на подобающую высоту. Послать для «активной политики» достаточные вооруженные силы. Незамедлительно.

В Лондоне обещали:

– Дадут такие силы, что оттянут турок с Месопотамского фронта от английской армии на себя.

Нейтральная Персия должна была стать театром военных действий чужих вооруженных сил.

– Кого же послать в Персию? – спрашивал великий князь.

– Тут нужен генерал популярный и решительный. Боевой и дипломат. Нужен человек местный, знающий Восток, кавказскую армию, кавалерист.

– Да, Баратов… Лучшего и придумать нельзя.

Выбор Главнокомандующего пал на казачьего генерала, Николая Николаевича Баратова, блестящие операции которого под Саракамышем прогремели на всю Россию и Турцию.

– Силы, посылаемые в Персию… скажем, корпус, назовем корпусом… экспедиционным. Да, Экспедиционный корпус в Персии!..

Генерал Баратов прибыл со штабом и конвоем из Баку через Каспийское море в Энзели тридцатого октября тысяча девятьсот пятнадцатого года.

* * *

Седьмой кавалерийский корпус оперировал в Северной Персии… В сложном узоре расположения армий Кавказского фронта отряд Чернозубова уже вел операции на земле «нейтральной страны». Шериф-хане уже был тылом корпуса, а на Урмийском озере плавала русская флотилия.

Перевозили войска, продовольствие, военное снаряжение.

Граф Олсуфьев – Главноуполномоченный Земского Союза – по Кавказу – торопил своего представителя в Урмийском районе – Чиджавадзе:

– Иван Феофанович. Торопитесь. Что же пароходики, баржи? Скоро придет из Москвы новая покупка?

Олсуфьев спрашивал о пароходе, купленном на Москве-реке у Окуневых.

– Скоро, граф, скоро. Все делается, что можно.

– А «трапезундцы» вас перегнали. Спустили новую шхуну…

– «Сергей Глебов» – под парусами. Великолепно!

Изумительная осень в Персии!

Прозрачный, струистый воздух, ранним утром не жарко. Горы покрыты дымкой и как все спокойно! Дышишь глубоко полной грудью. Радостный, полный надежд, смотришь с борта парохода в бухте Энзели на чужую, неведомую землю. Там за морем, осталась Россия, суета родных городов, брошенная печаль. Здесь – неизвестность, завеса Востока, лишения, страдания, а может быть и смерть. Так вот она, Персия! Страна великого прошлого человеческой культуры, застывший в своем мудром спокойствии древний Иран, разбуженный раскатами всеевропейского грома! Что ты сулишь?..

* * *

Разгрузка шла очень медленно, хотя уже к вечеру район около пристани походил на вооруженный лагерь. Выгружались в образцовом порядке, делились первыми впечатлениями; все сходились на том, что пока ничего «персидского» не видно.

– Деревня как деревня!

Другие говорили:

– Город как город!

– Что ж, она вся, эта Персия, такая будет? Похожа на Россию.

Сходя на землю со сходен, крестились.

Штаб был торжественно встречен администрацией, нотаблями и депутацией от населения. Обменялись приветствиями, но, конечно, друг другу не верили; ибо это был Восток, а мы непрошеные гости. Да и война кругом.

Войска передового отряда выгружались несколько дней; отдохнув от морского переезда, они направлялись в Казвин, расположенный в двухстах двадцати верстах от Энзели к югу. Уже с первого ноября командир корпуса со штабом расположился в Казвине для руководства операциями, с которыми нельзя было медлить. Баратов торопился вырвать инициативу у германо-турок и перепутать их планы. В Казвине командир корпуса встречал проходившие части, которые продвигались далее по двум оперативным направлениям – главному, на юг к Хамадану, и левофланговому Кумскому, на восток мимо Тегерана.

От Энзели до Казвина – одна дорога, шоссейная, Энзели-Тегеранская, от Казвина она раздваивается: на Тегеран около ста сорока верст и на юг до Хамадана двести восемнадцать. Других шоссейных дорог на северо-западе Персии нет – грунтовые. Дорога от Энзели лежит сначала на равнине, частью в камышах, частью в лесах, через город Решт; затем змеится холмами, незаметно переходящими в горы, а за Рустам-Абадом вьется по откосам и гигантским обрывам то весело зеленых, то обнаженно-тоскливых гор…

Уже в Реште солдаты сознавались, что поторопились с выводами. Хотя и в Энзели есть азиатская часть, но ее не всем удалось посмотреть, – надо через бухту переплыть на другую сторону. Зато Решт видели все, с его мечетями, базарами, бассейнами…