«Так, Павел Николаевич, – сказал он себе, заложив руки за спину и размеренно вышагивая по направлению к перекрестку. – Попробуем понять, что происходит… Спозаранку нашему Анцышке звонит генерал Колов и сообщает сведения, которые выглядят несколько преждевременными. Тем не менее, осведомленность Колова в общем-то легко объясняется… По своим каналам узнал. Хорошо, допустим…»

Пафнутьев остановился перед светофором, дождался, пока вспыхнет зеленый, пока промчатся отчаянные водители, испытывающие судьбу красным светом, и лишь после этого перешел улицу.

«Продолжим, Павел Николаевич… Как бы там ни было, убийству придается большое значение в высших кругах нашего города. Но что делает Анцышка! Он назначает следователя не просто неопытного, но и весьма недалекого, то есть тебя, Павел Николаевич».

Пафнутьев не боялся употреблять по отношению к себе самые жесткие слова, его самолюбие это нисколько не затрагивало. Он прекрасно знал, что о нем думает тот или иной человек, как оценивает его умственные способности, как относится к его одежде, привычкам, внешности. Возможно, если интуиция пересиливала ум, а может быть, ум был замаскирован настолько тщательно, что никак не проявлял себя даже в самых необходимых случаях. Как бы там ни было, Пафнутьев после трех минут общения уже знал, что Анцыферов считает его если и не туповатым, то явно неспособным к, работе, требующей смекалки, хватки, быстроты. Но Пафнутьев никогда не пытался исправить впечатление о себе в чьих-то глазах. Ему доставляло удовольствие оставаться как бы неузнанным, непонятым. Может быть, именно эта черта характера и привела его когда-то в следственные коридоры. Во всяком случае, его не тревожило, как глубоко он пал в тех или иных представлениях, вполне довольствуясь тем, что сам к себе относился неплохо, кое за что даже уважал себя, принимал от себя поздравления, такое тоже случалось. Наверное, это было тщеславие.

«Что происходит… К расследованию Анцышка подключает не многоопытного Дубовика, не Чистякова, необычайно самолюбивого и гордого, а потому неутомимого, не разгорающуюся звезду Спицкого… Нет, он назначает тебя. Вывод? А вывод простой – у Анцышки появился свой человек… И ему требуется место. А ты, завалив расследование, такое место освободишь… Ох и умный ты, Павел Николаевич, до чего же ты все-таки умный!»

На месте убийства уже ничего не напоминало об утренних выстрелах. Спешили по своим делам прохожие, по тому месту, где лежал несчастный Пахомов несколько раз прошла поливальная машина, от горячего асфальта вода поднималась паром и высыхала прямо на глазах. Рядом прохаживался взмокший на жаре участковый, невдалеке, в тени деревьев, лакомились мороженым оперативники, присланные уголовным розыском. Ждали указаний. Едва взглянув на них, Пафнутьев утвердился в своих подозрениях – от него ждут провала. Оба они, Ерцев и Манякин, были известны нерасторопностью, если не сказать бестолковостью. Вряд ли о ком-то еще рассказывали столько забавных историй. «Компания, однако же, подбирается еще та… – подумал Пафнутьев. – Если явится Худолей в качестве эксперта, то можно сливать воду…»

– Привет, Паша! – раздался радостный возглас и кто-то хлопнул его сзади по плечу. Пафнутьев обернулся. Так и есть. Худолей. Длинный, с нервно искривленным ртом, в облаке легкого перегара, с какими-то по-бабьи несчастными глазами. Не то умолял понять и простить, не то пытался внушить сочувствие к своей незадавшейся судьбе, но оба предположения были ошибочными. Пафнутьев прекрасно знал, что за этим просящим выражением – Худолею наверняка не хватало на бутылку водки.

– Рад тебя видеть, – ответил Пафнутьев и направился к участковому. Тот, похоже, был здесь самым толковым человеком, но и от него ничего нового узнать не удалось. – Так, – проговорил Пафнутьев. – И это все? – поскольку Пахомов, отброшенный зарядом, упал на траву, на тротуаре были нарисованы лишь его ноги.

– Они даже не остановились. На ходу бабахнули и сразу в переулок. И ищи-свищи.

– Какой мотоцикл?

– А черт его знает! Я попытался опросить кое-кого… Говорят, старый. Как я понимаю, он был не столько старый, сколько грязный. И это не случайно, грязь оправдывала и то, что номера прочитать невозможно, и цвет не все увидят, и модель не рассмотрят… Готовились ребята, это однозначно.

– А седоки? – спросил Пафнутьев, уже догадываясь об ответах.

– Паша, ты знаешь, как они ездят… Шлем с очками закрывает все лицо. Единственное, что можно сказать – глушитель на мотоцикле не был снят. Нынешние пижоны его снимают, чтоб треску было больше, это треск приводит их в восторженное состояние. Так вот, здесь глушитель был на месте. Грамотно, в общем-то, зачем шум поднимать.

– Сколько было выстрелов?

– Знаешь, могу ошибиться, но кажется, дуплетом из двух стволов. Я видел этого парня, когда он еще здесь лежал… Тут в другом странность – участковый посмотрел на Пафнутьева, словно проверяя, готов ли тот воспринять то, что он скажет. – Они смеялись, эти мотоциклисты.

– Как смеялись?

– Свидетели говорят, что весело. Оглянулись, увидели, что парень упал и просто залились счастливым смехом.

– Дичь какая-то, – пробормотал Пафнутьев. – А что это за переулок? Тупиковый?

– Не ищи легких решений, Паша. Конечно, нет. Рядом с этой улицей, за домами, идет другая, из частных домиков. А с этой она соединяется перемычками, переулками то есть. Они могли свернуть в переулок, проехать квартал по той улице, снова выехать на асфальт и уже спокойно отправиться восвояси. Мало ли мотоциклов шастает по улицам.

Пафнутьев обернулся к оперативникам. Расправившись с мороженым, они подошли и остановились рядом, чем-то похожие друг на друга. У обоих во взгляде была преданность и готовность немедленно что-то делать – пусть только Пафнутьев скажет, пусть только направит их. И еще они выглядели слегка виноватыми – вместо того, чтобы искать убийц, лакомились мороженым и их застали за этим. Худолей курил в сторонке, сплевывал под ноги и растирал плевки подошвой. На Пафнутьева он поглядывал несчастными глазами и словно умолял пощадить, учесть жестокое его похмельное состояние.

– Виталий! – резко сказал Пафнутьев, и Худолей вздрогнул всем своим немощным телом. – Быстро! С крыши вон того дома нужно снять весь перекресток. Чтоб как на ладони. Понял? И с крыши того дома.

– Паша, я не уверен, что есть лестница…

– С чердака заберись.

– Там же все перекрыто!

– Найди слесарей, коменданта, домоуправа… Они откроют. Вот это место – крупно. Но с привязкой к местности. Чтобы был в кадре угол киоска, или крышка люка, что угодно. Когда подойдет троллейбус, попроси водителя задержаться, заберись на крышу и сними место происшествия. Понял, да? Дальше… Что было перед глазами у преступников в момент выстрела. И еще – что видел пострадавший, какой вид открывался перед ним.

– Это же на два дня работы, Паша! – в ужасе воскликнул Худолей. – Это для целой бригады экспертов… Это…

Пафнутьев терпеливо молчал, глядя на Худолея, и тот остановился сам. Открыл сумку, вынул фотоаппарат, повертел его в руках, будто не мог понять – что это за штуковина такая?