Но не только сила традиции склоняла власти к использованию карательного подхода. Можно небезосновательно считать массовые казни неотъемлемым элементом эффективной поведенческой экономики. Гарантированный смертный приговор всем рабам в домовладении в случае убийства хозяина не только служил наилучшим стимулом к доносительству о любых заговорах, но и существенно повышал шанс, что кто-то из них придет хозяину на выручку в случае покушения. Возможно, крайнюю редкость убийств рабами своих хозяев в дошедших до нас источниках можно считать следствием запуганности подневольного населения изуверскими законами. Впрочем, не исключено, что достойными включения в летописи считались лишь самые громкие дела из множества убийств не самых именитых рабовладельцев. Так или иначе, письменных свидетельств о подобных случаях сохранилось крайне мало.

Невзирая на акции протеста против решения о предании казни рабов Педания, в целом судебные приговоры к телесным наказаниям и высшей мере считались абсолютно приемлемыми. Рутинная практика выбивания из рабов показаний под пытками шокирует лишь современного человека, а в древнеримских судах она считалась совершенно естественной нормой дознания. Рабы почитались за людей испорченных; не стоило верить им на слово. Надежнее было выколачивать из них правду. Римляне отдавали себе отчет в том, что к показаниям, добытым под пытками, следует относиться с осторожностью, поскольку примеров лживых оговоров со стороны рабов ради прекращения мучений хватало; но пытки, по мнению свободных людей, всё же приносили больше пользы, чем вреда. Так что порой атмосфера в римских судах накалялась. До нас дошли стенограммы судебных заседаний, позволяющие составить представление об использовавшихся в ту пору методах дознания; чтение оставляет весьма горький привкус. В стенограмме, датированной 136 годом (P. Oslo. 2.17), судья округа Прозопит (Египет) допрашивает двух обвиняемых в порубке виноградника.

Окружной судья: «Что вы говорили об этих людях?»

Свидетель: «Обвиняемые ночью ушли из компании посреди выпивки, а позже вернулись и хвастались, что порубили немало лозы на винограднике Имхотепа».

Обвиняемые: «Его обвинение безосновательно!»

Судья: «Вы с ним виделись в то время в том месте?»

Обвиняемые: «Да, но ничего подобного он от нас в жизни не мог услышать».

Судья: «Если ваша совесть чиста, почему вы не явились на предварительное слушание, а дождались, что вас объявили в розыск?»

Обвиняемые: «Мы работали далеко отсюда, в другом поместье».

Судья: «Вот и причина, по которой вы напали именно на это поместье, о чем и заявил Хароннезис [свидетель]».

Засим окружной судья приказал подвергнуть их пыткам со словами: «Признайте же правду!», — но они продолжали упорно отрицать, что порубили лозу…

Судья: «Убедитесь, чтобы эти двое содержались под надежной стражей до тех пор, пока его сиятельство субпрефект не затребует их дело к себе».

Так и слышатся за этими строками крики истязаемых.

Но государство всё-таки пыталось как-то контролировать применение насилия в судебно-правовом поле. Всякий, кто дерзал подкреплять свои законные притязания силой, лишался всякого права на дальнейшее предъявление этих требований. Данное правило распространялось в том числе и на выбивание долгов кредиторами, которым в силу декрета, изданного во II веке Марком Аврелием, дозволялось завладевать имуществом должников только по судебному ордеру (Дигесты, XLVIII.VII.7). Кроме того, ношение оружия признавалось отягчающим обстоятельством для лиц, уличенных в ограблении трупов, и в этом случае их действия приравнивались к вооруженному ограблению и карались смертью вместо каторжных работ на рудниках (Дигесты, XLVII.XII.3.7).

Жестокость и насилие, однако, повсеместно процветали на подвластной Риму территории. Колизей с его кровавыми игрищами, к примеру, вообще являлся основным центром светской жизни; развлечения, которые здесь проводились, требовали непрерывного пополнения редеющих рядов гладиаторов, а спрос на расходный человеческий материал удовлетворялся за счет преступников. Соответственно, ширился и состав преступлений, за которые человека могли приговорить к отправке на арену, и с какого-то момента в гладиаторы стали отписывать не только убийц, но и изменников, грабителей, поджигателей, а также просто беглых рабов. Самыми востребованными бойцами считались физически крепкие матерые разбойники, знавшие толк в драках, и вокруг торговли ими, похоже, сложился весьма оживленный и разветвленный полулегальный рынок, на котором свободные люди покупали отборных головорезов. Центральные власти пытались положить конец этой неупорядоченной торговле, чтобы самые сильные бойцы всё-таки отправлялись в Рим, и запретили перевозить осужденных в другие провинции (Дигесты, XLVIII.XIX.31; Филострат, Жизнь Аполлония Тианского, IV.22).

Публика просто обожала насилие. В одном анонсе прямым текстом заявлено, что на представлении будут «с особой жестокостью» умерщвлены десять медведей. Простого убийства публике было уже недостаточно. Исполнение наказаний на арене сопровождалось театрализованными постановками — это придавало происходящему зрелищности. Как-то раз осужденного выпустили в костюме Орфея и с лирой. Дикие животные, прямо как в легенде, обступили его, завороженные звуками музыкального инструмента. Зверей часто дрессировали, прежде чем выпустить на арену; в Северной Африке даже сохранилась мозаика, на которой изображено, как члены местной гильдии гладиаторов под названием Telegenii обучают детенышей леопарда охоте на человека. Что-то похожее, скорее всего, имело место и в данном случае: какое-то время Орфей благополучно ублажал слух собравшихся вокруг него зверей, а затем — вероятно, по команде дрессировщика — был растерзан медведем. Зрители очень любили инсценировку широко известных мифологических сюжетов, а долгожданная кровавая развязка только добавляла радости и веселья.

Насилие практиковалось у древних римлян и в отношении новорожденных: от нежеланного приплода избавлялись не задумываясь — либо просто убивая, либо бросая младенцев на улице. Во многих доиндустриальных обществах за отсутствием действенных средств контрацепции принято было закрывать глаза на подобную практику. Согласно одной статистической выкладке, в Великобритании в 1863–1887 годах доля новорожденных среди жертв убийств составляла 61 %. Сегодня это звучит кощунственно, но в старину бросить новорожденного было, вероятно, гораздо безопаснее, чем пытаться избавиться от плода в зародыше. До нас дошло письмо из Египта, в котором находящийся в отлучке муж инструктирует беременную жену относительно дальнейших действий на случай, если она разродится до его возвращения: «Если будет мальчик, то оставь, если девочка, то выброси» (P. Oxy. 4.744). Нельзя определенно утверждать, насколько распространена была такая практика. Прямые упоминания о брошенных новорожденных весьма редки. На некоторых местах раскопок встречались массовые захоронения младенцев, и не исключено, что в древности там располагались какие-нибудь весьма специфические объекты, например бордели.