— «Нам достаточно будет лишь постучать в дверь, и все прогнившее сооружение рухнет», — процитировал Мур. — Такие слова уже говорились, но когда повалил первый снег, для бедняги Адольфа начались большие неприятности.

— Гитлер был полным идиотом, не читавшим Макиавелли, — с жаром возразил Риттер. — Сначала надо разгромить врага, затем его убить. Зачем предупреждать его о своих намерениях?

— Зато наши нынешние противники сами могли бы преподать старику Николо хороший урок, — согласился Грир. — Ладно, Боб, что именно вы предлагаете?

— Необходимо вести систематическое исследование всех слабых мест Советского Союза, имея перед собой цель использовать эти слабые места в собственных интересах. Проще говоря, мы будем изучать возможность ведения действий, направленных на причинение противнику максимальных неудобств.

— Черт побери, да мы и так именно этим и должны заниматься, — заметил Мур, сразу соглашаясь с концепцией, предложенной его заместителем. — Джеймс, а вы что скажете?

— У меня нет никаких возражений. Я могу собрать команду ребят, чтобы они высказали свои соображения.

— Но только привлеките к этому свежие головы, — настойчиво произнес зам по опер-работе. — От тех, кто уже просидел на этом месте штаны, мы не добьемся никаких новых идей.

Подумав немного, Грир кивнул.

— Хорошо, я подберу подходящих людей. Начинаем новый специальный проект. Как его назовем?

— Как вам нравится кодовое название «Инфекция»? — предложил Риттер.

— Ну а когда проект перерастет в операцию, она будет называться «Эпидемия»? — со смехом спросил зам по РА-работе.

Мур тоже усмехнулся.

— Нет, у меня есть другое название. «Маска красной смерти». Мне кажется, в данном случае Эдгар По будет как раз тем, что нужно.

— А на самом деле речь идет о том, чтобы подчинить разведывательно-аналитический отдел оперативному, не так ли? — высказал вслух свою мысль Грир.

Пока что ни о чем серьезном речь еще не шла: это была чисто теоретическая задача. Подобно тому владелец крупного концерна может изучать фундаментальные сильные и слабые стороны корпорации, которую, возможно, ему захочется прибрать к рукам… а затем, при благоприятном стечении обстоятельств, развалить на части. Нет, Союз Советских Социалистических Республик являлся центром приложения сил профессиональной деятельности этих людей, тем самым, чем Бобби Ли был для Потомакской армии[14], чем в бейсболе «Бостон Ред сокс» является для «Нью-Йорк Янкиз». Победе над ним, какой бы привлекательной ни была эта мечта, увы, суждено оставаться именно этим — несбыточной мечтой.

И все же судья Артур Мур одобрительно относился к подобному образу мыслей. В конце концов, если стремления человека не превосходят его возможности, тогда, черт побери, для чего существует рай?

Около двадцати трех часов по московскому времени Андропов с наслаждением курил сигарету — надо сказать, американскую «Мальборо», — и потягивал водку, высококачественную «Старку», своим золотисто-коричневым цветом напоминающую американский бурбон. На проигрывателе крутился еще один американский продукт — грампластинка Луи Армстронга, исполняющего на трубе великолепный новоорлеанский джаз. Подобно многим русским, глава КГБ видел в неграх лишь что-то вроде обезьян-каннибалов, но американские негры создали свое собственное искусство. Андропов сознавал, что ему следовало бы быть поклонником Бородина или какого-нибудь другого русского композитора-классика, однако только наполненный жизненной энергией американский джаз задевал струну у него в душе.

Но музыка служила лишь фоном, помогающим думать. Густые брови Юрия Владимировича Андропова, нависшие над карими глазами, и квадратный подбородок выдавали смешение различных народов, однако разум его был чисто русским, то есть частично византийским, частично татарским, частично монгольским, сосредоточенным на достижении любыми путями своих целей. Последних у Андропова было много, но одна из них затмевала собой все остальные: он хотел стать главой Советского Союза. Страну необходимо срочно спасать, и Андропову, как никому другому, было известно, насколько серьезен груз накопившихся проблем. Одно из преимуществ председателя Комитета государственной безопасности заключалось в том, что для него практически не существовало никаких тайн — и это в государстве, изобилующем ложью, где ложь превратилась в высшую степень искусства. Особенно это было верно в отношении советской экономики. Командно-распределительная система, на которой стоял этот дряблый колосс, означала, что каждый завод — и каждый директор завода — имел перед собой четкий план, который требовалось выполнить во что бы то ни стало. Этот план мог быть реалистическим, а мог и не быть. Это не имело значения. Значение имело только то, что выполнение плана обеспечивалось драконовскими методами. Разумеется, не такими драконовскими, как раньше. В тридцатые и сороковые годы невыполнение пятилетнего плана запросто могло привести к смертному приговору, приведенному в исполнение в этом самом здании, потому что те, кто не мог выполнить план, объявлялись «вредителями», саботажниками, врагами народа, изменниками Родины — и это в стране, в которой государственная измена считалась самым тяжким преступлением.

Поэтому и наказание за подобные преступления было самым суровым: как правило, пуля 44-го калибра из старого револьвера «смит-вессон», закупленного царским правительством в Америке.

Как следствие этого, многие руководители промышленных предприятий усвоили, что если нельзя выполнить установки пятилетнего плана на деле, нужно выполнить их на бумаге и тем самым продлить себе жизнь, украшенную многочисленными привилегиями, обусловленными высокой должностью. А информация об истинном положении дел, как правило, терялась в запутанной бюрократической машине, доставшейся в наследство от царского режима и разросшейся при марксизме-ленинизме до исполинских размеров. Андропов сознавал, что и его собственное ведомство заражено тем же недугом. Он мог сказать какие-то слова, даже произнести их громовым голосом, но это еще совсем не означало, что они приведут к какому-либо реальному результату. Иногда все же это действительно происходило — надо сказать, в последнее время все чаще и чаще, потому что Юрий Владимирович завел личную книгу напоминаний и стал приблизительно через неделю проверять, как исполняются его распоряжения. И постепенно его ведомство начало меняться.

Но никуда нельзя было деться от того обстоятельства, что даже своими решительными мерами Андропову не удалось справиться со всеобщей пассивностью. С этим ничего не смог бы поделать и сам Сталин, восстань он из мертвых — а этого не хотел никто. Эта болезнь пробралась на самый верх партийной иерархии. Политбюро влияло на руководство страной не больше, чем правление колхоза «Рассвет». Взбираясь на вершину пирамиды власти, Андропов убеждался, что никто так и не научился заботиться об эффективности общего дела, в результате чего каждое действие сопровождалось многозначительным кивком или подмигиванием, подразумевавшим, что на самом деле все это совершенно неважно.