Она отослала слуг, сказав им, что подождет господина де Тьевра до утра, если это понадобится, чтобы узнать новости, и осталась в своем вызывающем платье — тесном и коротком чехле из крепа и атласа, служившем в ту пору одеждой… Правда, маркиза не сняла великолепную алую кашемировую шаль, в которую заворачивалась с большим искусством: благодаря ее ловким движениям шаль попеременно открывала и закрывала то одно плечо, то другое. Белокурые волосы маркизы, слегка завитые на античный манер, были украшены жемчугами, перьями и цветами; она действительно была хороша собой и, кроме того, воодушевлена желанием казаться красивой.

Мурзакин не отличался сентиментальностью. Француз потерял бы время в разговорах, желая победить или убедить, взывая к уму или сердцу, Мурзакин же, чей ум и сердце были свободны, не прибегая ни к каким доводам, не давая никаких обязательств, не требуя возвышенной любви, даже не спрашивая себя, существует ли такая любовь и способен ли он внушить ее, наконец, готова ли маркиза ее разделить, повел себя как дикарь. Она была разгневана, но князь задел в ней какую-то тайную струну, до той поры молчавшую.

Волнение Флоры еще не улеглось, когда карета мужа подкатила к крыльцу. Маркиза поклялась больше не подвергать себя опасности, но безрассудное желание вновь оказаться наедине с Мурзакиным мешало ей заснуть. Хотя сердце маркизы оставалось свободным и холодным, она забыла о разуме, гордости и осторожности, а прекрасный казак крепко спал, уверенный в том, что она не сможет навредить ему и ей не устоять перед ним.

Тем не менее на следующий день князь призадумался. Неразумно возбуждать ревность господина де Тьевра, который, застав его наедине со своей женой в два часа пополуночи, бросил на него странный взгляд. Необходимо, как только снимут арест, покинуть этот дом и перебраться на новую квартиру, где маркиза сможет навещать его. Позвав Мартена, Мурзакин спросил его, не сдаются ли поблизости комнаты?

— У меня есть на примете кое-что получше, — ответил слуга. — В двух шагах отсюда, между двором и садом, находится флигель; это отличная холостяцкая квартира. В прошлом году ее занимал юноша из хорошей семьи. Он наделал много долгов, ушел добровольцем на войну и не вернулся. Он разрешил своему слуге, моему другу, получить причитающиеся ему деньги, сдавая внаем, если представится удобный случай, полностью меблированное жилье. Я знаю, что оно свободно, побегу туда и устрою все на самых выгодных для вашей светлости условиях.

Мурзакин был небогат. К тому же сомневался в расположении к нему дяди, однако не решился попросить Мартена поторговаться. Через час слуга вручил ему ключ от новой квартиры, сказав:

— Завтра к вечеру все будет готово. Ваша светлость найдет там свой багаж, казака и лошадей. В вашем распоряжении будут роскошная карета для выездов и мой друг Валентин в любое время дня и ночи.

— И сколько все это стоит?

— Пустяки, пять луидоров в день, поскольку ваша светлость не предполагает у них столоваться.

— Прежде чем окончить дело, — сказал Мурзакин, боясь быть обманутым, но не решаясь спорить, — вы отнесете письмо во дворец Талейрана.

И он написал своему дяде: «Мой дорогой и жестокий дядюшка, что дурного вы сказали обо мне моей прекрасной хозяйке? После вашего визита она смеется надо мной, и я чувствую, что она намерена указать мне на дверь. Я ищу жилье. Считаете ли вы, как человек, уже бывавший в Париже, что меня обворовывают, прося пять луидоров в день, и что я могу позволить себе подобную роскошь?»

Граф Огоцкий понял намек и тотчас же ответил: «Мой дорогой и легкомысленный племянник, если ты и не понравился своей прекрасной хозяйке, то не по моей вине. Я посылаю тебе двести французских луидоров, которыми ты волен распорядиться по своему усмотрению. Во дворце Талейрана, где нас и так слишком много, для тебя места нет, но завтра ты можешь предстать перед государем; я улажу твои дела».

Мурзакин, в высшей степени довольный результатами своей хитрости, распорядился, чтобы Мартен заключил сделку и подготовил все для переезда.

— Вы покидаете нас, дорогой кузен? — спросил у него за обедом маркиз. — Вам у нас плохо?

Маркиза побледнела, она предчувствовала измену: ревность обожгла ее сердце.

— Здесь мне так хорошо, как не будет никогда и нигде. Но завтра я возвращаюсь на службу и стану весьма обременительным гостем. Меня могут вызвать ночью, и тогда я подниму в доме адский шум.

К этому князь присовокупил и другие доводы, против которых маркиз не стал возражать. Маркиза холодно выразила сожаление, но, оставшись наедине с Мурзакиным, раздраженно сказала ему:

— Я надеялась, что у вас достанет терпения хотя бы два дня не видеться с мадемуазель Франсией. Но вы не удержались и вчера приняли эту девушку в моем доме. Не отрицайте, я знаю это, как и то, что она содержанка, любовница какого-то парикмахера.

Мурзакин оправдался, рассказав почти всю правду о произошедшем и добавив при этом, что девушка скорее некрасива, чем красива, и что он составил об этом представление, даже не взглянув на нее. Затем он бросился к ногам маркизы, поклявшись, что лишь одна женщина в Париже кажется ему прекрасной и обольстительной, а другие только цветы без аромата рядом с розой, королевой цветов. Его комплименты были пошлыми, но взгляды — пламенными. Маркизу напугал поклонник, которого не остановил даже страх быть застигнутым у ее ног среди бела дня, и в то же время она убедила себя, что была не права, обвинив его в трусости. Простив Мурзакину все, маркиза позволила вырвать у нее обещание тайно навестить князя, как только у того появится жилье.

— Возьмите, — сказал князь, подавая ей план местности, который он составил, обозревая окрестности из окон своей комнаты на втором этаже. — Дом, где я буду жить, отделяет от вашего только большой особняк.

— Да, это особняк мадам де С., ее сейчас нет. Многие дворцы пустуют: хозяева покинули их, боясь осады Парижа.

— Этот особняк окружен густым садом, граничащим с вашим, их разделяет невысокая стена.

— Не делайте глупостей! Слуги мадам де С. станут сплетничать.

— Мы им хорошо заплатим или обманем их бдительность. Со мной ничего не бойтесь, душа моя! Я буду так же осторожен, как и смел! Таков характер моего народа.

Их разговор прервали съезжавшиеся гости. Маркиза торжествовала, наблюдая, какую холодность проявляет Мурзакин к другим женщинам.

На следующий день в Опере давали великолепный спектакль. Весь высший свет Парижа спешил занять места в зале. Дамы, ослепляя блеском драгоценностей, с волосами, убранными лилиями, расположились в ложах первого яруса. На некоторых женщинах, сидящих на галерке, были ужасные маленький черные шляпки, украшенные петушиными перьями и прозванные русскими за то, что имитировали головной убор офицеров этой нации.

На сцену вышел певец Лаис, уже состарившийся, но все еще играющий роль пылкого роялиста[22]. Русский император и король Пруссии заняли ложу Наполеона, и Лаис запел на мелодию «Да здравствует Генрих IV» известные куплеты, вошедшие в историю как «гнусные рифмы». Весь зал аплодировал. Прекрасная маркиза де Тьевр махала из ложи своим кружевным платочком, как белым флагом, сжимая его белоснежными пальчиками. Из глубины императорской ложи за ней наблюдал величественный Огоцкий. Еще дальше за ним, почти в коридоре, сидел Мурзакин.