— Пожалуйста, не говори никому, что я тут. Даже Нихалу. Если скажешь, я пропал.

Оливия смотрела на меня, не видя, думая о чем-то своем, о чем-то, что заботило ее, потом взмахнула ресницами, словно пробудившись, и пообещала:

— Хорошо. Не скажу.

— Спасибо.

— Но имей в виду, у тебя желтое лицо. Переборщил с автозагаром. — И она закрыла за собой дверь.

Операция «Бункер» трещала по всем швам. Мама желала поговорить с матерью Алессии. Оливия застукала меня. И вдобавок физиономия выглядит как не пойми что.

Я смотрел на себя в зеркало и перечитывал указания по употреблению спрея. Там не говорилось, как долго будет держаться загар.

Нашел старую баночку с пастой «Вим» для чистки раковин, ванн, унитазов, кафеля и, намазав ею лицо, растянулся на кровати.

Единственное, в чем я не сомневался, — Оливия ничего не скажет. Она не походила на человека, способного настучать.

Минут через десять я вымыл лицо, но загар как был, так и остался.

Я порылся в коробке сестры. В нее все было засунуто как попало. В основном одежда и обувь. Старый ноутбук, фотоаппарат без объектива. Будда из какого-то вонючего дерева. Какие-то листы, исписанные крупным круглым почерком. В основном записи — что нужно сделать, списки приглашенных на какой-то праздник и перечень расходов. В небольшой голубой коробочке я нашел фотографии Оливии того времени, когда она еще была хороша. На одной из них она лежала на красном бархатном диване, одетая только в мужскую рубашку, полурасстегнутую так, что виднелась грудь. На другом снимке сидела на стуле с сигаретой во рту и надевала чулки. Но больше всего мне понравился снимок, сделанный со спины, где она обернулась к объективу, поддерживая одной рукой грудь. И ногам ее там, казалось, не видно конца.

Не сметь даже думать об этом. Ведь Оливия моя сестра. Наполовину.

Среди снимков оказался один совсем небольшой, черно-белый. Мой отец с длинными волосами, в джинсах и кожаной куртке, сидел на молу на тумбе для крепления канатов и держал на коленях маленькую девочку — надо полагать, Оливию, — которая ела мороженое.

Я расхохотался. Никогда бы не подумал, что мой отец так ужасно одевался в молодости. Я всегда видел его с седеющими, коротко подстриженными волосами, в сером костюме с галстуком и в полуботинках со шнуровкой. Однако на этом снимке, с длинными, как у старого теннисиста, волосами, он казался счастливым.

Лежало там и письмо, которое Оливия написала папе.

Дорогой папа,

пишу тебе, чтобы поблагодарить за деньги. Каждый раз, выпутываясь из неприятностей за твой счет, я спрашиваю себя: а если бы в мире не существовало денег, как мой отец сумел бы помочь мне? И еще задаюсь вопросом, какое чувство — вины или любви — побуждает тебя делать это. Знаешь, что я тебе скажу? Что не хочу этого знать. Мне повезло, что у меня такой отец, как ты, который не мешает приобретать свой собственный жизненный опыт, и ошибаюсь, почти всегда меня поддерживает. Но теперь хватит. Не хочу больше, чтобы ты помогал мне.

Я никогда не нравилась тебе, я тебе неприятна. Когда видишься со мной, ты всегда слишком серьезен. Наверное, из-за того, что я — живое свидетельство твоей ошибки, и всякий раз, когда думаешь обо мне, вспоминаешь, какую глупость совершил, женившись на моей матери. Но ведь моей вины в этом нет. Я уверена. Во всем остальном сомневаюсь. Кто знает, может, я старалась бы чаще видеться с тобой, если бы ты попытался сломать стену, разделявшую нас; может, тогда все было бы по-другому.

Я подумала, что если бы мне пришлось написать книгу о моей жизни, то главу о тебе я назвала бы «История одной ненависти». Так или иначе, мне нужно отучиться ненавидеть тебя. Я должна перестать ненавидеть тебя, когда получаю твои деньги и когда звонишь мне, интересуясь, как дела. Я слишком ненавидела тебя — безудержно. Я устала от этой ненависти.

Поэтому благодарю тебя еще раз, но отныне и впредь, даже если тебе захочется помочь мне, подави в себе это желание. Ты же так здорово умеешь подавлять и молчать.

Твоя дочь, Оливия

Я перечитал письмо по крайней мере трижды. Вот уж не ожидал, что Оливия так ненавидит папу. Я знал, что они не ладят, но это все же ее отец. Надо же, как нехорошо получается. Конечно, если не знать папу, он вполне может показаться весьма неприятным типом. Вроде тех, кто всегда очень серьезен и ведет себя так, будто на нем держится весь мир. Но если встретиться с ним летом на море или кататься вместе на лыжах, то это очень даже милый и приятный человек. И потом, ведь это Оливия не хотела видеться с ним, это она всегда проявляла агрессию и ополчилась на него вместе с мамашей — зубной врачихой. Папа делал все возможное, чтобы восстановить отношения.

«История ненависти… Несколько преувеличенно. И потом, на что тебе столько денег?» — задумался я. Хорошо, что не дал. Она не заслуживала их. К тому же фотографировалась голой.

Я побросал вещи в коробку и задвинул ее на прежнее место.

Было, наверное, часа три ночи, и я сидел с наушниками в темноте, играя в «Соул Ривер», когда мне почудится какой-то шум. Я снял наушники и огляделся.

Кто-то стучал в окно.

Я так и отскочил к двери. По спине побежали мурашки, будто на ней росла шерсть и кто-то теребил ее. Я с трудом сдержал крик.

Кто это может быть?

Кто бы ни был, он не переставал стучать.

Оконное стекло отражало голубоватый свет экрана телевизора и меня, стоящего напротив, перепуганного.

Я попытался сглотнуть, но не смог. От страха у меня закружилась голова. Я принялся глубоко дышать. Нужно успокоиться. Никакой опасности нет. Окно зарешечено, и никто не может проникнуть в него, если только он не мягкий и скользкий, как осьминог.

Я включил электрический фонарь и, дрожа от страха, направил его в окно.

За стеклом я увидел Оливию. Она жестами просила меня открыть дверь в подъезд.

— Вот дела! — выдохнул я. Подошел к окну и открыл его. В комнату ворвался ледяной воздух. — А сейчас тебе что надо?

У нее были красные глаза, и она выглядела очень усталой.

— Черт возьми. Уже полчаса стучу.

— Я был в наушниках. Что случилось?

— Мне нужно где-то укрыться, братишка.

Я притворился, будто не понял.

— В каком смысле?

— В том смысле, что мне негде ночевать.

— И ты хочешь спать тут?

— Умница.

Я отрицательно мотнул головой:

— Не получится.

— Почему?

— Потому что не получится. Это мой подвал. Я тут живу. Здесь место только для одного человека.

Она молча смотрела на меня, словно думая, будто я шучу.