Эмме показалось, что она ослышалась, тем более что слова прозвучали тихо и совершенно для нее внезапно. Но, взглянув на лицо Джеймса, застывшее в напряженном ожидании, она поняла, что расслышала все правильно.

Тем не менее она тупо спросила:

— Что?

— Я очень надеюсь, что ты согласишься, — сказал Джеймс. Ему с трудом удалось сохранить вежливо отчужденный тон при виде потрясенного выражения ее лица. Было очевидно, что Эмме никогда не приходило в голову, что семья Стюарта может предложить ей поддержку, финансовую или какую-либо иную. Неужели он, Джеймс, и в самом деле казался ей таким чудовищем?

Видимо, для влюбленной восемнадцатилетней девушки то, что он совершил, попытавшись разлучить ее с человеком, которого она любила, было самым гнусным из всех возможных преступлений.

А его дальнейшее поведение, когда он не дал Стюарту ни гроша в надежде, что убогое существование на жалованье священника заставит его одуматься, не могло прибавить ему ни симпатии, ни уважения в глазах новобрачных.

— Матушка просто настаивает, чтобы ты приехала, — сказал Джеймс, что не совсем соответствовало действительности, хотя и не было чистой выдумкой. Вдовствующая графиня Денем всегда питала к Эмме слабость и, вне всякого сомнения, встретила бы ее появление в своем лондонском доме, где она жила вместе с Джеймсом, не желавшим надолго покидать свою мать, не отличавшуюся крепким здоровьем, с распростертыми объятиями.

Решив, что небольшое порицание с его стороны не помешает, Джеймс добавил:

— Тебе следовало написать нам раньше, Эмма. Создавшееся положение просто нетерпимо, как ты понимаешь.

Эмма, не знавшая, что он имеет в виду, искренне удивилась.

— Какое положение? — поинтересовалась она, опасаясь, что он каким-то образом узнал о мистере О’Мэлли и его ужасном завещании.

К ее изумлению, Джеймс всплеснул руками:

— В котором ты оказалась. Этот домишко, где ты живешь совершенно одна и так далеко от города. — Он покачал головой. — Это нелепое учительство, наконец. Неужели ты и в самом деле собираешься провести остаток жизни здесь, в захолустье?

Эмма открыла рот, но то, что слетело с ее губ, едва ли могло служить ответом на его вопрос.

— Осторожно! — воскликнула она. Джеймс вдруг обнаружил, что летит вверх тормашками. И прежде чем он сообразил, что происходит, он оказался в самом неловком — хотя многие мужчины, в том числе и сам Джеймс, сочли бы его завидным — положении, в каком ему доводилось бывать за всю свою жизнь: между ног Эммы Ван Корт Честертон.

О, конечно, между его лицом и коленями Эммы было достаточно слоев ткани — шерсть, хлопок и кружево, — чтобы ситуация не казалась совсем уж… пикантной. Ну а если учесть смущение, то его было более чем достаточно, чтобы защитить Эмму не хуже рыцарских доспехов.

И все же Джеймс не мог припомнить подобного конфуза. Тем более что сама Эмма, как скоро выяснилось, не только не испытывала смущения, но сочла случившееся необыкновенно забавным.

— О! — расхохоталась она совсем не по-вдовьи, упершись затянутыми в перчатки ладонями в его плечи, поскольку Джеймс, не найдя ничего лучшего, за что бы ухватиться, обвил руками ее талию. Он стоял на коленях на полу, его торс располагался между ногами Эммы, а поднятое вверх лицо находилось на уровне ее талии. — О Боже!

Карета, дернувшись, остановилась. Единственным звуком, раздававшимся в наступившей тишине, кроме звонкого смеха Эммы, был ровный стук дождя по крыше катафалка. Джеймсу, пытавшемуся встать, пришлось нелегко — и не только из-за его нелепой позы и запаха лаванды, исходившего от Эммы. Несмотря на подбитый бобровым мехом плащ, ему было холодно. Он даже не понимал, до какой степени замерз, пока у него в руках не оказалось нечто настолько теплое и живое, что не хотелось выпускать его из рук, невзирая на то что это была вдова его кузена.

Подняв глаза, он увидел прямо перед собой улыбающееся лицо Эммы. Ее изогнутые губы, такие розовые и блестящие, что казались влажными, находились всего лишь в нескольких дюймах от его рта. Не было ничего проще, чем обхватить это смеющееся лицо ладонями и прижаться к этим губам…

Но тут Джеймс услышал, как дверца в крыше, отделявшая возницу катафалка от пассажиров, откинулась, а спустя секунду раздался голос Мерфи:

— Извините, сэр. Забыл предупредить. Мы у Древа желаний.

Этого оказалось достаточно, чтобы очарование момента было нарушено и Джеймс смог отвести взгляд от соблазнительных губок Эммы Честертон.

— Эмма, — сказал он, пытаясь выпутаться из ее юбок, — ты не пострадала?

Ясно, что Эмма не стала бы покатываться от хохота, пострадай она хоть чуточку, но Джеймс посчитал своим долгом спросить.

— О! — воскликнула Эмма, вытирая выступившие от смеха слезы. — О, простите меня, но это было так смешно. У вас был такой удивленный вид…

— Ну, — сказал Джеймс, усаживаясь на мягкое сиденье рядом с ней — он уже достаточно испытывал судьбу, сидя напротив, — если бы меня вовремя предупредили…

— Все знают про рытвину возле Древа желаний! — возмущенно откликнулся сверху Мерфи.

— А я не знал, — отрезал Джеймс, довольный, что гнев, забурливший в его жилах, вытесняет другое, куда более тревожное чувство: мучительное влечение, которое, как оказалось, он все еще испытывает к очаровательной вдове своего кузена. — Лично я ничего не знал о рытвине у Древа желаний. — Затем, видя, что Эмма все еще борется со смехом, он поинтересовался: — Надеюсь, вы извините мое невежество, но о чем, собственно, идет речь?

— Вы что же, никогда не видели Древо желаний? — Мерфи покачал седой головой. — Ну, милорд, вы не иначе как с луны свалились.

Это заявление вызвало у Эммы новый приступ смеха. Согнувшись вдвое и спрятав лицо в ладонях, она хохотала так, что вся ее хрупкая фигурка сотрясалась под поношенным плащом. Джеймс, не разделявший ее бурного веселья, взглянул поверх ее склоненной головы и увидел на редкость любопытное зрелище. На развилке дороги высился старый платан с корявыми ветвями, кое-где покрытыми нежно-зеленой весенней листвой. Джеймс уже видел подобные деревья на этом пустынном берегу, но ни одно из них не могло похвастаться несколькими дюжинами башмаков, прибитых к стволу.

Он прищурился, однако видение не исчезло. Чего здесь только не было: рыбацкие сапоги, женские ботинки, деревянные сабо, детские башмачки и сандалии и даже дамские туфельки — и все крепко приколоченные к стволу дерева. Почти вся обувь имела такой вид, будто провисела здесь немало времени. Но некоторые экземпляры были совсем новыми, особенно пара мужских домашних шлепанцев, которые показались Джеймсу знакомыми. Он припомнил, что подарил такие своему кузену на Рождество.

— Н-да, — сказал он, не решившись добавить, что шетлендцы, на его взгляд, довольно странная публика, — любопытно.

Эмма, все еще продолжавшая хохотать, подняла лицо от ладоней.