— Можно?

Я кивнул. Бруно пробежал глазами по строчкам и вдруг притих.

— О боже!

— Что?

— Ничего. Только думаю… это действительно самое прекрасное любовное письмо, которое я когда-либо видел в жизни. — Его лицо приняло мечтательное выражение. — Жаль, что оно адресовано не мне… Какой ты счастливец! — (Я согласно кивнул.) — Неужели нет никакого намека? — Некоторое время он смотрел на листок взглядом диагноста, а потом вдруг выпалил: — А ты уверен, что она имела в виду тебя?

— Бруно, я нашел его в своем почтовом ящике. На конверте мой адрес. Я не знаю другого Дюка, который бы жил в нашем доме.

— Но здесь написано: «Ответьте же мне, Ловелас». Ловелас — не Жан Люк!

— Да-да, — нетерпеливо замахал я руками. — Ловелас — это герой романа, не бери в голову.

Бруно настороженно поднял кустистые брови:

— И что делает этот Ловелас?

— Соблазняет женщин.

— Ах так!.. Ловелас… — Глаза Бруно заблестели. — То есть эта Принчипесса считает тебя соблазнителем женщин… Нет-нет… — Он решительно покачал головой, когда я попытался возразить. — Может, тебе стоит просмотреть свою записную книжку? Не найдется ли там какой-нибудь дамы, которая не получила от тебя того, что хотела? Ну, которой ты разбил сердце или не уделил достаточно внимания? — Он ухмылялся.

— Ничего нельзя исключать, — ответил я. — Я мог вообще никогда не иметь с ней связи.

— Или имел очень давно.

— Ладно, Бруно, мы здесь не в стране чудес…

— Нет, ты только послушай, — перебил он. — «Мысленно я снова и снова возвращаюсь к печальной истории, что свела нас вместе, и тем незабываемым моментам, когда наши руки соприкасались…» Что это за история, о которой она пишет? Она в чем-то перед тобой виновата, а ты вел себя по-рыцарски галантно, что она имеет в виду? — Он ободряюще посмотрел на меня. — Тебе это ни о чем не напоминает?

Я покачал головой. Ни о чем.

— А помнишь ту маленькую брюнетку, с которой я видел тебя пару месяцев назад? По-моему, в ней было что-то такое старомодное…

— Корали? — догадался я, вдруг представив себе Корали, с вечно взъерошенными короткими волосами, бледным лицом и огромными глазами, в которых застыл знак вопроса.

«Je te fais un bebe, non?»[17]— шептала она мне в постели.

— Да, пожалуй, — ответил я Бруно. — Она хотела немедленно переехать ко мне и завести ребенка.

— Ужасно! — с иронией заметил мой друг.

— Бруно, она хотела ребенка уже через три часа после нашего знакомства, — пояснил я. — Это было что-то вроде навязчивой идеи. Она очень мила, но ни о чем другом просто не могла говорить. И когда стало ясно, что я не планирую никакого ребенка, во всяком случае не так скоро, она ушла, затаив обиду в огромных глазах.

— После чего тебе сразу полегчало, — улыбнулся Бруно.

Я пожал плечами:

— Странно, но я действительно чувствовал себя не в своей тарелке. В Корали было что-то такое, что пробуждает в мужчинах угрызения совести. Этакая трепетная лань, за которую приходится выбирать даже в ресторане, поскольку сама она ни на что не может решиться.

— Тяжелый случай, — кивнул Бруно. — А тебе не кажется, что это она и есть?

— Нет, она не настолько изобретательна, — покачал я головой. — Собственно говоря, у нее вообще отсутствует чувство юмора.

— Жаль, — произнес Бруно, ставя на стол пустой бокал. — Тогда, боюсь, сегодня нам этой загадки не разрешить. Советую еще порыться в памяти. Надеюсь, разрывов с женщинами у тебя было не так много. — Он подмигнул мне и сделал знак официанту. — Ты можешь ответить ей и сам задать необходимые вопросы. Благословляю! Только держи меня в курсе, история интригующая.

Мы покинули «Ла Палетт» в половине двенадцатого. Моросил дождь, под ногами блестел мокрый асфальт. Я вслушивался в звук собственных шагов. Это была тихая ночь, совсем не похожая на предыдущую. «А что, если это все-таки Шарлотта?» — подумал я. Хотя вчерашнее вряд ли можно назвать «печальной историей». Если учесть, что ничего не произошло. Она всего лишь ушла неудовлетворенной. Нащупав в кармане конверт, я решил сравнить почерк письма с обнаруженной утром на зеркале запиской. Вот тогда и посмотрим, удалось ли мне сдвинуть с места Розеттский камень.

Когда я вошел во двор, у мадам Вернье еще горел свет и звучала негромкая музыка. Странно, ведь она всегда была рьяной сторонницей здорового сна до полуночи. Иначе, по ее словам, портится цвет лица. «Месье Шампольон, вам следует беречь себя», — заметила как-то соседка, встретив нас с Сезанном после длительной ночной прогулки.

Я медленно поднимался на четвертый этаж по стертым каменным ступеням. Рядом весело семенил Сезанн. Он, очевидно, отдохнул лучше меня. Я открыл тяжелую деревянную дверь и вошел в коридор. «Что за день?» — подумал я с наивностью человека, который готовится насладиться минуткой заслуженного покоя, не догадываясь о том, что сегодняшние волнения ничто по сравнению с завтрашними.

Некоторое время я сидел в кресле, с вытянутыми ногами и сигариллой. Только после этого, ни на что не надеясь, скорее так, для очистки совести, пошел взглянуть на бумажку, оставленную Шарлоттой на зеркале. Направляясь в ванную, я с довольным видом оглядел гостиную: красный диван с многочисленными подушками всевозможных расцветок; темно-коричневое английское кресло; полотна старых и современных мастеров, мирно уживающиеся на оштукатуренных стенах; серебряный кувшин со стаканами из «Вертико»; тяжелые шторы на французских окнах, открывающие выход на небольшой железный балкон, богато украшенный завитушками; столик в стиле Людовика XIV с маленьким круглым зеркальцем посредине; прекрасная копия роденовского «Поцелуя» на блестящем, словно отполированном антикварном шкафу, где я хранил литографии. Мое маленькое королевство, прибежище, созданное собственными руками, атмосфера которого наполняла меня новыми силами. Я удовлетворенно вздохнул.

Везде прибрано. Пожалуй, даже слишком.

Мне не сразу пришло в голову, что сегодня утром я оставил квартиру в совершенно другом состоянии. Потом я вспомнил, что вчера был четверг, день, когда Мария Тереза приходит убираться, и что в спешке я забыл оставить ей деньги. Но и это не все…

Я бросился в ванную. В нос ударил аромат зеленого яблока, и у меня закружилась голова. К сожалению, за все годы нашего знакомства мне так и не удалось уговорить Марию Терезу сменить средство для чистки унитазов. Я нагнулся и вытащил из-под раковины корзину для мусора. Пусто.

Опершись руками о раковину, я вглядывался в то место, где была приклеена записка, прежде чем я бездумно выбросил ее в корзину, откуда она благодаря прилежной домработнице попала на помойку. Я пытался убедить приятного, но бледного мужчину в зеркале, который, очевидно, плохо следит за цветом своего лица, в бесполезности задуманной графологической экспертизы. Однако он мне больше не верил.