– Кто это? – ласково переспросил он. – Это ты, Берт?

Хруст…

Незнакомец приближался с опаской, и Старик вернулся к своему занятию – деревообработке. Летели щепки, посверкивал нож, Старик напевал «Крошку Лизу-Джейн».

Наконец, Старик поднял глаза и увидел, что незнакомец не двигается с места. Старик помахал ему ножом.

– Заходи, присаживайся. Ты чего? Язык проглотил? Устраивай свои ноги поудобнее и потолкуем о том, о сем. Я тебя не вижу, потому как у меня с прошлого года разбиты очки, а я все никак не велю своим мальчикам отвезти меня в город за новыми. Этакие негодники…

Незнакомец не ответил, но в больших красных глазах его вспыхнуло любопытство, и встрепенулись отвислые мертвенно-бледные уши. Он сделал еще один шаг и выпростал некий червеобразный придаток, возможно, ногу, которая, вся белесая, показалась на солнце, как бы щекоча и зондируя почву под собой, а за ней с паучьим проворством выскочили еще две.

– Раз ты в рот воды набрал, – крякнул дед, – придется мне одному разговоры разговаривать. – Старик стесал с деревяшки изрядный кусок. – Я-то сначала подумал, ты мой сосед. Может, что-то стряслось, сынок? Подустал? Приболел? Или просто заупрямился?

Молчание.

– Мне без разницы, что там с тобой приключилось, но ты все равно присаживайся, потому что мне тут в Озарке до чертиков одиноко. Родня, знаешь ли, по большей части в отъезде. Вот и оставили меня присматривать за домом.

Тут он разразился булькающим грудным смехом.

– Самое-то смешное, я за три вытянутые руки дверь в нужник не увижу. И… – тут он рассмеялся еще громогласнее. – Да если бы даже у меня было нормальное зрение, на какого черта тут смотреть-то!

– Ур-ру-люр-люр-люр-люр…

При этих ласкающих слух трелях дед поднял голову.

– Это еще что?

– Ур-ру-люр… мур… люр-ра…

– Гмм-мм, – Старик в упор уставился на пришельца, пережевывая табак за небритой щекой и соображая, шутит чужак или серьезен.

– На каком это ты языке говоришь?

– Люрр.

Старик покачал большой головой и, усмехаясь, подергал себя за бакенбарды.

– Держу пари, – фыркнул он, – ты говоришь как иностранец. Знаешь, где я раньше слышал такой говорок?

– Люр-ру-ур.

– На Гава-а-айях. Тридцать лет назад. Меня занесло в Гонна-лу-лу. Ну, я и застрял там на два месяца. Так вот у них там такой же диковинный язык.

Незнакомец с любопытством посмотрел на Старика. Странная, в виде перевернутой пирамиды, голова незнакомца задвигалась. Он разинул маленький безгубый рот, и оттуда зазмеился белый язычок. Большие уши подались вперед, чтобы лучше слышать дедову речь.

Старик сказал:

– Присаживайся, незнакомец. Мне все равно приятно, что ты здесь, хоть и не разговорчивый.

Незнакомец сел, а точнее, плавно привел себя в состояние покоя. Старик уловил движение.

– Ты смотри-ка, изящный, прям как танцовщица. Грация, понимаешь! Гмм… Разрази меня гром! У меня ноги-руки так легко ни за что бы не согнулись.

И старик вновь с головой ушел в свое серьезное занятие.

– Знавал я одного такого… грациозного. Танцевал на сцене Академического театра в Торнборо. Ребята над ним подтрунивали – уж больно пластично он двигался. Наверное, это стало его второй натурой.

Незнакомец задумчиво разглядывал обветшалую хижину и бутылочные тыквы, подвешенные над входом, высокую железную кровать, видневшуюся в окно, обросшие лишайником бревенчатые стены и весьма неопрятного кота, дремавшего на солнышке. Все это, да еще строгальщик, в придачу с его занятием и песенками, выглядело весьма старомодно и захолустно.

Старик неподражаемо сплюнул, и табак, описав дугу, втемяшился в дрозда. Тот заверещал и, как ошпаренный, метнулся прочь, трепыхая мгновенно намокшими крылышками.

Дед потянул носом летний воздух.

– Странно, – изрек он, принюхавшись снова. – Чуешь? Чем это повеяло, мистер?

Молчание.

От ветра и знойного солнца запах чужеродной плоти усиливался.

Старик поморщил вздернутый нос.

– Ну и смердит. Я-то думал, дубильню с живодерней закрыли. Оказывается, нет. Должно быть, сегодня снова открыли.

Старик подслеповато уставился в сторону чужака, пытаясь навести свое зрение на резкость. Первое, что пришло ему в голову, было: «Может, тебе не мешало бы в баньку сходить». Но, поразмыслив немного, старик сказал себе: «Да я сам с апреля не мылся». Нет, тут что-то другое. В любом случае, сказать гостю, что ему срочно нужны мыло и влажное полотенце, – ужасно невежливо.

Макушка у пришельца была огромная; лоб белый, идеально шаровидный, почти прозрачный. Когда на него падали солнечные лучи, казалось, внутри, под бледной кожей плавно колышется розоватый пульсирующий мозг. Костного покрова не было, а только тонкая скорлупа, вроде яичной, хрупкая и зачаточная.

Затем:

– …двуногое первозданного вида… двуногое первозданного вида…

– Что? – встрепенулся старик, оттолкнувшись спиной от балконных перил. Он задвигал массивными ногами в мешковатых штанинах.

– Ты что-то сказал, незнакомец?

– …двуногое первозданного вида… дегенеративное… неотесанное… на редкость недоразвитое… двуногое первозданного вида… первозданного…

Старик метнул в незнакомца косой взгляд.

– Повтори-ка!

Заминка.

Потом:

– Люр-ру-люр-люр-люр-люр… – ответил пришелец.

– Не это, – перебил старик. – А то, другое.

– …двуногое первозданного вида…

– Ну и словеса! – закряхтел старик. – Ну и словечки! Вот бы и мне так шпарить на королевском наречии.

Деда заметно удивило, что незнакомец умеет говорить.

– …неотесанный назойливый субъект… очевидно, один из миллионов ему подобных… ужасная планета…

Услышанное медленно доходило до старика, и, в конце концов, он решил, что не понял ровным счетом ни черта, но то, что он понял, пришлось ему не по нутру.

– Эй, послушай, – запротестовал он, – это еще что за тарабарщина такая?

И тут старика осенило, что никакой звучащей речи он таки не слышал! В тяжелом воздухе не раздалось ни единого звука. Он медленно откинулся на спинку стула.

– Постой-ка.

Сплюнул порцию табака.

– Минуточку.

Дернул раз себя за бороду.

– Может, я сбрендил, но ведь ты только что ничего не произнес?

В полуденном свете лоб незнакомца порозовел от пульсации, но ответа не последовало.

Старик затряс головой в надежде хоть что-то уразуметь.