этого на одном месте, как щенок, которого бросили в воду. К счастью, в этой части бассейна он смог остановиться, иначе бы он просто утонул. Он вытер воду с лица.

— Разве сейчас ты не видела, на что я способен? — спросил он, и это звучало совершенно убедительно.

Я отбросила теорию Ла-Манша, а с ней и идею о спортивном лагере. Видимо, он действительно не умел плавать.

— Это было не так уж и плохо, — проговорила я и почесала за ухом.

От раздражения его рот перекосило.

— Вы плохая лгунья… извиняюсь.

— Попробуй еще раз.

Я просто не знала, что нужно делать. Но его вторая попытка сделать заплыв в мою сторону была не лучше, чем первая.

— Итак, я покажу тебе, как это делается. Начнем с малого, — сказала я, как настойчивая учительница, и сделала движение руками. — Вперед и назад. Тебе нужно просто грести воду руками. Делай движения вперед и назад. Попробуй. Ну же, давай.

Я сама не поняла, как бесчувственно я бросила его в буквально ледяную воду. Я возненавидела бы любого учителя, который бы так обошелся со мной. Но мне было трудно вести себя нормально с Ноем. Этот тип совершенно сбил меня с толку. Все в нем смущало меня. Мне было сложно общаться с парнями, я не знала, как вести себя с ними, чувствовала себя в их присутствии маленькой и беззащитной, только с Кэти я могла быть такой, какая я есть на самом деле, и пока я была с ней — все мальчики оставались в стороне. Мне было не больше тринадцати лет, когда я впервые по-настоящему влюбилась издали, никогда не признаваясь в своей любви и не позволяя никому разбить свое сердце — то, что удалось этому симпатичному парню в воде, заставившему меня понервничать больше, чем все остальные, с кем я имела дело до сих пор. Как я это допустила?

— Грести воду, — повторил он недовольным голосом. — Нельзя ли точнее?

— Руки вперед, вот так, видишь, держи их впереди ушей, а затем греби, делая движения назад и снова вперед.

Я чувствовала, что его совершенно не интересует то, что я тут выдумывала. Его следующая попытка оказалась столь же неудачной. Он протянул руки прямо перед ушами в высоту, потом опустил их в воду и снова начал барахтаться по-собачьи. Я натянуто рассмеялась:

— Не хочешь ли ты взять меня на руки?

— Нет, — сказал он таким серьезным тоном, что улыбка застыла на моем лице.

Я ничего не понимала. В чем была его проблема? Любой младенец умеет плавать лучше. К тому же он не производил впечатления человека с проблемами моторики.

— Ты можешь не поднимать руки вверх, а протянуть вперед? Это же логично, — сказала я ему.

— Что здесь логичного? — Он выругался и сделал еще один круг по-собачьи.

Я никогда не видела никого, кто бы плавал так неуклюже.

— Не хочешь ли ты войти в воду и показать мне, как правильно это делать? — предложил он разочарованно.

Я вздрогнула и взяла себя в руки. Никто не заставит меня окунуться в воду.

Еще несколько раз я говорила ему то же самое. И всякий раз он делал все наоборот. Может быть, где-то здесь установлена скрытая видеокамера?

— Человек не может быть настолько непонятливым, — взорвалась я после очередной неудачной попытки. — Даже слепой бы понял.

— А я нет, — сказал он тихо, положив руки на край бассейна, а затем, опираясь на них, выбрался из бассейна. Фантастические мышцы живота. Он сделал два шага к лежаку и схватился за пустоту.

— Если ты ищешь свое полотенце, то оно находится вон там, — сказала я.

— Где там? — зашипел он на меня.

— Вон там! — прокричала я и показала на лежак рядом с ним. Он смотрел перед собой и не последовал моему указанию. — Да посмотри же туда!

— Я не могу, — сказал он. Наткнувшись на второй лежак, он нащупал полотенце и вытерся.

«Я не могу» — ударило по моей голове. Это значит, что он слепой. Боже мой! У меня внутри что-то оборвалось. Я уставилась на него и все еще никак не могла удержаться, чтобы снова не начать — совершенно напрасно — размахивать перед ним руками. Ной не видел меня, потому что он не мог меня видеть. Ной был слеп.

Я помчалась наверх из бассейна, по лестнице и коридору, под беркутом, мимо оленя, который с любопытством наблюдал за мной, упала на кровать и обхватила подушку. Я чувствовала себя ужасно, глотала слезы от стыда. Зачем я наговорила ему все это? Я посмеялась над ним. Но как я должна была что-то заметить?

Ну, может быть, потому, что он держал пальцами стейк, или потому, что он играл на фортепиано в темноте, или потому, что на лестнице он едва не столкнулся со мной. Я хотела провалиться сквозь землю. Мое состояние было просто ужасным.

В дверь постучали.

— Ирина, ты здесь?.. Ирина… мне очень жаль, — сказал он.

Ему было жаль? Я же посмеялась над ним. Парень, я была глупа. Нужно уйти отсюда подальше, чтобы не случилось ничего еще более ужасного.

— Я думал, ты знаешь. Обычно это первое, о чем предупреждает сестра Фиделис.

Она этого не сделала. Да и я была не Ирина и не умела плавать, не говоря уже о том, чтобы учить этому слепого.

А потом вдруг он подошел к моей кровати. Его бедра были завернуты в полотенце. Его мраморная кожа еще блестела от капель воды. Я смотрела на него. Микеланджело сразу бы увековечил его в камне и поставил где-нибудь во Флоренции. Я была рада, что он не мог видеть мое унылое лицо.

— Мы должны вернуться, — прошептал он, как будто боясь, что кто-то может услышать нас. — Если сестра Фиделис заметит неладное, на протяжении ближайших нескольких дней она будет сидеть у бортика и контролировать нас. Ты этого хочешь?

— Нет.

— Ну, тогда пошли.

И затем он быстро пошел назад, то и дело касаясь правой рукой деревянной стены, элегантно и легко дотрагиваясь до перил, и безошибочно нашел капитель в конце лестницы.

Тысячи вопросов заполнили мою голову. Почему он был слеп? С каких пор? Он никогда не видел? Он знал цвета? Что было для него светлым и темным? Как он мечтал? Вопросы, которые я не решилась бы задать. И еще одна мысль: я не должна быть здесь. Во всем этом была моя вина, и я должна была это сказать наконец.

Прежде чем открыть дверь к бассейну, он повернулся ко мне. От него исходило тепло, чистая