Гитлер угостил Вабера шампанским, предложил рюмку Гиммлеру, но тот отказался — он не пил ничего, кроме лимонада: так предписывал устав СС, а пример — это ли не самое главное? Если лидер подтверждает свои слова делами, поступками, поведением, тогда он не может не добиться желаемого — так считал рейхсфюрер СС.

— Идите, Вабер, и знайте, что все ваши просьбы отныне должны выполняться незамедлительно! Вы нашли то, чего не может найти ни один ученый в мире, ибо вы верны нашей идее, а в ней — решение всех проблем!

Когда Вабер ушел, Гитлер сказал Гиммлеру:

— Соберите всех наших. Военных пока не зовите. И срочно свяжитесь с испанским послом: он должен иметь точные новости из Вашингтона… Поздравляю вас, Гиммлер. Я горжусь вами: вашей верностью, скромным мужеством и преданностью идее.

Гиммлер не смог сдержать слез. Гитлер погладил его по щеке и отправился будить Еву Браун.

Всю ночь в бункере шло веселье. Столы были накрыты для рядовых СС и для генералитета. В зал несколько раз выходил Геббельс. Он был неузнаваем: глаза его сияли, и с лица не сходила улыбка человека, который шел в гору и наконец поднялся на пик. Риббентроп тоже обошел всех офицеров СС, он обнимал незнакомых людей и, под утро напившись, решил спеть несколько песен Шуберта.

Утром следующего дня радиоперехваты, предназначенные для фюрера, задержали: Трумэн выступил с декларацией, в которой утверждал незыблемое решение американского народа вместе с «боевыми союзниками закончить войну, истребив гитлеризм в Европе отныне и навсегда».

Радиоперехват выступления Трумэна был задержан потому, что Гиммлер вызвал к себе «фюреров военной экономики»: Дорнброка, Круппа и председателя наблюдательного совета «И. Г. Фарбениндустри» фон Шницлера. Представитель крупповского концерна на встречу не прибыл; Дорнброк и Амброс из «И. Г.» ровно в 13.00 были в приемной штаб-квартиры СС.

На этот раз Гиммлер не соблюдал нормы выработанного годами партийного этикета: не стал интересоваться процентами выпуска продукции, не расспрашивал о новшествах, которые внедрены на предприятиях, и не давал практических советов, как это было обычно принято.

— Какие у вас связи с американским деловым миром? — сразу же спросил он.

Дорнброк посмотрел на Амброса и ответил:

— Такой вопрос в устах рейхсфюрера СС звучит как предписание идти в тюрьму за связь с врагом…

— Господа, этот вопрос серьезен, значительно более серьезен, чем вы можете предположить…

— Следует понимать вас так, что рейху сейчас понадобились наши контакты с людьми большого бизнеса в США? — продолжал Дорнброк. — Для быстрых переговоров с ними по каким-то экстренным вопросам?

— Да.

— Но ведь не далее как год назад такого рода контакты могли привести к гильотине — даже таких верных движению людей, как я или Амброс…

— Мои контакты, — заметил Амброс, — практически невозможны, потому что русские опубликовали документы о газе «циклон» в Аушвице…[1]За работу над этим газом отвечал я, рейхсфюрер…

Дорнброк поморщился:

— Э, Амброс, не надо так!.. Дело есть дело, и если бы не вы занимались этой штуковиной, то СС поручило бы работу другим людям. Вы выполнили заказ руководства быстрее остальных — это лучшая визитная карточка для серьезного представителя делового мира… Если рассуждать по-вашему, то мои дела обстоят значительно хуже, потому что мой старший сын Карл расстреливал коммандос и помогал Эйхману в делах с евреями. Но разве я могу отвечать за действия моего сына? Не вы же работали с «циклоном» в Аушвице. Но я хотел просить вас, рейхсфюрер, объяснить нам, в чем смысл этих контактов. Во имя чего? Цели?

— Об этом я проинформирую вас, господа, если вам удастся найти солидных контрагентов, которые бы согласились выслушать нас самым серьезным образом.

Дорнброк отрицательно покачал головой и сказал:

— Рейхсфюрер, если когда-нибудь, где-нибудь и кто-нибудь решится повторить ваш эксперимент, в общем-то великолепный эксперимент, я бы посоветовал этому человеку не делать той главной ошибки, которую сделали вы…

— Я никогда не знал ненависти к евреям, — отпарировал Гиммлер. — Наоборот, я испытывал физическую боль, подписывая приказы на проведение акций против этого племени. Не мне говорить вам о том, что это за страшное бремя — бремя ответственности за судьбу нации и за ее будущее. Во имя будущего Германии мы пошли на то, что каждый безответственный обыватель волен трактовать как вандализм…

— Похоже, что вы оправдываетесь, рейхсфюрер, — сказал Дорнброк, и Амброс поразился, как сейчас говорил его коллега с третьим человеком партии. Он говорил сейчас с Гиммлером, не скрывая своей жалости к нему. — Я имел в виду иную ошибку, — продолжал Дорнброк. — Сначала вы считались с нами, с мнением фюреров экономики, но потом отмахнулись от нас, отделываясь присуждением ежегодных премий имени Гитлера… Вы поставили нас в положение солдат, но маршал не может стать солдатом, как бы ни был исполнителен. Вы начали предписывать людям дела лишь слепое исполнение ваших планов. После того как был изгнан Шах, мы оказались приказчиками. А мы не приказчики… Если бы мы продолжали союз равных, то англичане и американцы не стояли в Дюссельдорфе, рейхсфюрер…

— Вы забываетесь, господин Дорнброк! Помните, с кем вы говорите!

— Я помню, с кем я говорю! Я говорю с одним из тех, кто поставил Германию на грань катастрофы, а потом пришел ко мне с вопросом: «Где же ваши связи с деловым миром Штатов? Нам нужен мир…»

— Что?! Да я брошу вас в тюрьму!

— А кто тогда будет гнать для вас из последних запасов стали танки и орудия? Кто? — Он обернулся к своему спутнику: — Оставьте нас наедине с рейхсфюрером, Амброс.

— Мне еще нужен доктор Амброс, — сказал Гиммлер растерянно.

— Когда он понадобится, вы его пригласите из приемной, а пока в ваших интересах, рейхсфюрер, остаться со мной наедине. Идите, Амброс, и не сердитесь, пожалуйста.

Когда Амброс вышел, а Гиммлер, побледнев от бессильного, унизительного гнева, отошел к окну, Дорнброк неторопливо заговорил:

— Все кончено. Надо смотреть правде в глаза. Вы проиграли. Вы з д е с ь проиграли. Вы проиграли з д е с ь выигрышную партию. Я понимаю, зачем вы меня пригласили… Крупп решил отсидеться дома: он сейчас не хочет иметь с вами дела, ожидая прихода англичан. «Фарбениндустри» прислал вам Амброса, который лишь состоит в директорате… Один я пришел к вам, рейхсфюрер, и я просил бы вас понять, что идти к вам накануне краха — это акт гражданского мужества. Я понимаю, на что вы уповаете. Вы зря уповаете на это. Никто сейчас не пойдет на контакт ни со мной, ни с Круппом. Поздно… Чуть поздно… Вы же хотите, чтобы я уговорил кого-либо в Штатах «простить» вас и сообща сохранить Европу от русских, не так ли? Вы хотите, чтобы люди бизнеса повлияли на Трумэна? Поздно, рейхсфюрер, поздно. Начиная с тридцать девятого года нам «не рекомендовалось» иметь дел с американским бизнесом, кроме тех, которые выгодны лишь нашей стороне и в конце концов могли бы помочь вам создать кризисную ситуацию в экономике Штатов. Это было неразумно: у американцев тоже есть головы на плечах, причем неглупые. Вы могли воевать с кем вам угодно — лучше бы, конечно, на одном фронте, но зачем было мешать нам иметь наши личные дела со Штатами через Швейцарию, Испанию и Португалию? Зачем надо было Гейдриху класть меня на плаху в тридцать восьмом году? Он именно тогда оборвал возможность всех моих контактов с Америкой — вы же знаете об этом эпизоде. Вы опоздали кругом, рейхсфюрер… Кругом и всюду… Когда ваши же люди наладили контакты с американцами в Лиссабоне в сорок третьем году, вот тогда надо было действовать, а не сейчас. Надо быть болваном, чтобы сейчас принять ваши предложения мира, рейхсфюрер. Это невыгодно — принимать сейчас ваши условия, потому что даже если русские и вывезут четвертую часть наших заводов, то третья часть, наиболее мощная — Рур, Эльзас, Бавария, — все это достанется американским деловым, как вы изволили выразиться, кругам… Но если вы следили внимательно за тем, что я говорил, то вы должны были обратить внимание на то, как я тщательно подчеркивал «проигрыш здесь». Ищите союзников, господин Гиммлер, ищите союзников… Тех, которые помогут Германии восстать из пепла. Вам нужно делать ставку на Восток, на его людские ресурсы. Тогда мы, подняв промышленную мощь Германии, сможем создать блок, и этот блок будет непобедим. Слепой фанатизм азиатов, помноженный на нашу промышленную мощь, сделается силой номер один в этом мире. Я не знаю: микадо или оппозиция в Китае — не знаю, думайте об этом, но думайте обязательно, ибо вы должники перед нацией, и долг этот мы с вами обязаны ей вернуть сторицей.