Это было точнейшее попадание в какую-то очень важную личную струну. Книга называлась «Беседы об архивах», автор – Мариэтта Чудакова. Меня покорила приоткрывшаяся кухня профессионального архивиста: работа с рукописями, текстами, историческими источниками, личными архивами. А еще необычная авторская манера – серьезная и гуманная, речь знающего и очень увлеченного человека вкупе с абсолютной свободой от марксистко-ленинской нелепицы (и это в издании 1980 года). После этой книги ни о какой другой профессии окромя архивиста слышать я не хотела и мечтала об одном – побыстрее оказаться в «одном из важнейших резервуаров памяти человечества в архивах» (МЧ).

Два года уговоров ни к чему не привели – я нацелилась исключительно в Историко- архивный институт. Немедленно нашлись знакомые, которые сто раз безуспешно поступали и горячо доказывали, что попасть туда можно только за деньги. Папа намекал хотя бы на истфак университета, где у него были знакомые. Бабушка каждое утро начинала со стенаний: «Строить жизнь по какой-то книге! История, архивы – это так ненадежно и опасно». (Она знала, что говорила, семья была перепахана репрессиями.) – «Ну почему не фармацевтический?! При любой власти – гарантированный кусок хлеба».

Но я уже закусила удила. А конкурс в тогдашний МГИАИ был действительно огромный, перестроечное время – все мечтали открывать архивы. Очередь на сдачу документов вилась по всей Никольской. Но я поступила, с медалью тогда достаточно было получить «пятерку» по истории, и прекрасно сделала – учиться было необыкновенно интересно. Чего не скажешь о последующем трудоустройстве. Прожить на зарплату архивиста в девяностые было нереально, не уверена, что хоть кто-то из нашего курса остался в архиве. Нужно было идти зарабатывать, покупать квартиру и т. д.

Тем не менее я не переставала пристально следить за деятельностью МО. Юношеский ожог от «Бесед» никуда не делся. В доинтернетовскую эпоху это было сложнее, зато лучше усваивалось, тем более я всегда работала с периодикой. Читала все ее полемические статьи. В день выхода нового тома «Жени Осинкиной» первой стояла у дверей книжного магазина «Молодая гвардия». Безусловно сочувствовала и разделяла ее общественную позицию, изменила «Яблоку» и голосовала за СПС, когда МО вошла в тройку лидеров партии.

Получив в институте надежную прививку от культа личности, если кого и могла считать своим кумиром, то только Чудакову.

Поэтому когда материальные проблемы потеряли остроту, зато подкрался кризис среднего возраста, за спасением я обратилась к МО.

Что я сделала? Я написала письмо. Длинное. Смысл его был таким: Вы в ответе за того, кто в юности поверил вашей книге, оттого вопрос – нет ли у Вас для меня работы. Деньги меня не интересуют, а интересует дух, по ведомству которого у меня проходите Вы. Хочу вернуться к тому, чем мечтала заниматься.

С этим письмом я заявилась на книжную выставку-ярмарку на ВДНХ, где МО представляла сборник литературоведческих статей «Новые работы». Тогда я впервые увидела ее вживую. Выстояла очередь, взяла автограф, мы немного поговорили, и я сунула ей конверт. «Что это?» – исподлобья, сурово, как она умела, спросила МО. «Пи-и-исьмо», – проблеяла я в ответ.

А дальше… Ну, это нужно знать Мариэтту Омаровну. На следующее (!) утро в 7.30 (!) звонок. Я еще дрыхну. Беру трубку: «Говорит Чудакова». Я где стояла, там и рухнула. Произведенный эффект был таким, как если бы правоверному англичанину королева-мать позвонила. «Приходите сегодня в Музей Булгакова».

Так я стала ученым секретарем в «Нехорошей квартире», где МО была председателем Попечительского совета и курировала научную работу.

Работать с ней было непросто.

Во-первых, в силу ее крайней занятости по всем фронтам. Одновременно она трудилась над несколькими статьями, книгой и предисловием еще к чьей-то книге. Преподавала в Литературном институте. Когда нужно была что-то написать, завизировать для музея, приходилось за ней гоняться и буквально терроризировать. А она отбивалась, к примеру так: «Безымянная погибающая над ноутбуком со сломанной правой рукой» (в тот момент она писала «Егора»). Или так: «Скоро я перед Вами оправдаюсь – пришлю докладец».

С другой стороны, она постоянно придумывала разные проекты, фонтанировала идеями. Мне, в силу своей созерцательности, часто трудновато было справляться с ее напором. «Вы же моя находка!» – пинала она меня, давая очередное поручение. «Вообще-то я сама нашлась», – случалось мне огрызаться.

Она постоянно моталась по городам и весям то с книгами, то с вещами и игрушками. И только слала приветы: «Всегда Ваша, но пропадающая от дел-писаний».

Однажды один прекрасный автор и давний приятель МО обиделся на нее «за говорящее ледяное молчание», о чем поведал мне в таком же ледяном письме. Но я-то знаю – если это молчание о чем и говорит, так только о вечном цейтноте его визави. Успокаиваю, как могу. Через некоторое время Мариэтта сообщает: «Все в порядке, пали друг другу на грудь. Скоро в их края повезу книги». Бывший обиженный: «С замиранием сердца жду появления здесь МО. Страшусь и радуюсь!»

Однако в ответственный момент всегда была рядом и излучала спокойствие. Помню, как проводили самую первую международную научную конференцию «М.А. Булгаков в потоке истории XX–XXI вв.». Долго готовились, собирали и утверждали доклады. Но прямо накануне, когда были уже распечатаны программки и заказаны гостиницы, спикеры начали расползаться: двое заболели, причем один оказался в реанимации, у третьей предзащитные дела, четвертая испугалась, что недостаточно хороша для выступления, у пятой юбилей кафедры… Я впала в прострацию, близкую к коме, а МО командовала: «Оптимизма терять ни за что не будем, все образуется!» (Эту фразу я слышала от нее не раз.) В общем, так и случилось, конференция прошла прекрасно.

Она была серьезным ученым и отличным оратором. Я неизменно восхищалась методологией, точностью выбранных слов, бережной работой с источниками, когда читала ее работы; умом и памятью (какая у нее была память!), когда слушала.

Она осторожно и скрупулезно обращалась с фактами, отвергая беллетристический подход многих любителей Булгакова. В его биографии немало лакун, и спекуляция на этих белых страницах ее возмущала. Эмоциональная в жизни, в работе она старалась быть «холоднее, академичнее» (МЧ), избегать додумывания, а также моральных оценок из сегодняшнего дня.

Но это что касается науки. Во «внешней» жизни все было жарко.

«Вы ведь любите детей?» – один из ее первых вопросов. – «Ну…» – я совсем не была уверена, что люблю всех детей скопом. «Любите», – резюмировала почти с угрозой.

Подростки были ее главной неизбывной заботой. Ей справедливо казалось, что именно на их просвещение нужно бросить главные силы. Разоблачать лживый официоз, рассказывать правду об Октябрьской революции, Ленине, Сталине. Поэтому писала для них книги, составляла «полки» лучшего чтения.