Это был первый настоящий ужин с тех пор, как мы покинули Александрию. И еды было вдоволь. Я съел столько, сколько смог.

После ужина со мной захотел поговорить Клеопа и попросил всех оставить нас вдвоем. Тетя Мария лишь взмахнула рукой и пошла прилечь ненадолго, чтобы потом присоединиться к другим женщинам в хозяйственных делах, а тетя Саломея занялась Маленьким Иаковом и другими малышами. Маленькая Саломея помогала кормить крошку Есфирь и Маленького Зокера, своих любимцев.

Мама подошла к Клеопе.

— Зачем он тебе? Что тебе надо? — спросила она брата и села слева от него, не слишком близко, но и не далеко. — Почему ты хочешь, чтобы все ушли? — Она говорила ласково, но твердо.

— Уходи, — сказал он ей. По его голосу можно было подумать, что он пьян, но он не пил. Он всегда пил вина меньше, чем остальные. — Иисус, подойди поближе, чтобы расслышать, что я буду шептать тебе на ухо.

Мама отказалась уходить.

— Не искушай его, — попросила она.

— И что ты хочешь этим сказать? — спросил Клеопа. — Неужели ты думаешь, что я пришел в Священный город Иерусалим, чтобы искушать его?

Потом он схватил меня за руку. Его пальцы горели.

— Хочу рассказать тебе кое-что, — обратился он ко мне. — Запомни это. Мои слова должны остаться в твоем сердце навсегда, вместе с Законом, слышишь? Когда она сказала мне, что ей явился ангел, я поверил ей. Ангел явился ей! Я поверил.

Ангел — тот ангел, что приходил в Назарет. Он являлся маме. Клеопа говорил это, когда мы плыли на корабле. Но что это значит?

Мама все смотрела на брата. Его же лицо увлажнилось, глаза стали огромными. Я чувствовал, как дядю трясло в лихорадке. Я даже видел это.

Он продолжал:

— Я поверил ей. Я ее брат или нет? Ей было тринадцать, ее обручили с Иосифом, и говорю тебе, она никогда не покидала нашего дома без присмотра, никто не мог быть с ней без нашего ведома, ты знаешь, о чем я — о мужчине. Этого не могло быть, и я — ее брат. Помни, что я говорю тебе. Я поверил ей. — Он откинулся на тюк из одежды, лежащий у него под боком. — Невинное дитя, дитя в услужении Иерусалимского храма, она ткала храмовую завесу с другими избранными, а потом была дома у нас на глазах.

Клеопа дрожал. Он пристально посмотрел на маму. Она отвернулась, а потом отошла. Но не очень далеко. Она стояла спиной к нам, рядом с нашей родственницей Елизаветой.

Елизавета наблюдала за Клеопой и за мной. Не знаю, слышала она нас или нет.

Я не двигался. Я смотрел сверху вниз на дядю. Его грудь вздымалась и падала с каждым хриплым вдохом, и вновь и вновь его сотрясал озноб.

Мой мозг напряженно работал, складывая воедино все собранные мной кусочки информации. Я пытался понять слова Клеопы. Мне было всего семь лет, но я всю жизнь спал в одном помещении с мужчинами и женщинами, и другие комнаты тоже не запирались, или же отдыхал во дворе, под открытым небом, где мы спасались от летней жары. Я всегда жил рядом с взрослыми, я слышал и видел многое. Мой мозг трудился, складывая кусочки так и этак. Но все равно я никак не мог понять, что хотел сказать Клеопа.

— Помни, что я сказал тебе. Я поверил! — повторял он.

— Но на самом деле не до конца? — прошептал я.

Его глаза широко распахнулись, и на его лице появилось новое выражение, как будто он пробуждался из своей лихорадки.

— И Иосиф тоже не уверен? — снова шепотом спросил я. — Вот почему он никогда не ложится с ней.

Мои слова опережали мысли. Я сам удивился тому, что сказал. Мне стало холодно до самых костей. Но я не стал исправлять того, что произнес.

Дядя Клеопа приподнялся на локте и приблизил ко мне свое лицо.

— Все как раз наоборот, — проговорил он. Он дышал с трудом. — Иосиф не прикасается к ней, потому что верит. Разве ты не понимаешь? Как он может прикоснуться к ней после такого? — Клеопа улыбнулся и потом засмеялся своим тихим странным смехом. — А ты? — шептал он. — Предстоит ли тебе вырасти и выполнить пророчества? Да, предстоит. И предстоит ли тебе быть ребенком, прежде чем ты станешь мужчиной? Да, предстоит. Иначе никак. — Его глаза глядели куда-то вдаль, как будто он не видел то, что окружало нас сейчас. Ему было трудно дышать. — Так же все было и с царем Давидом. Помазанный, а затем снова посланный к стаду, подпаском, помнишь? До тех пор, пока не призвал его Саул. До тех нор, пока Господь Бог не позвал его! И никто не может понять этого! Они все не понимают, что ты должен расти как все дети! И в половине случаев они даже не знают, что с тобой делать! А я — я уверен! И всегда был уверен!

Он снова лег, усталый, не в силах продолжать, но его глаза следили за мной. Он улыбался, и я слышал его смех.

— Почему ты все время смеешься? — спросил я.

Дядя Клеопа пожал плечами.

— Я все еще удивляюсь, — ответил он. — Да, удивляюсь. Я видел ангела? Нет, не видел. Может быть, если бы он явился мне, то я бы не смеялся, а может быть, смеялся бы еще сильнее. Мой смех — это мои слова, тебе не кажется? Помни это. Да, и прислушайся, что говорят на улицах. Там, здесь. Они хотят справедливости. Хотят мести. Ты слышал их? Ирод сделал то, Ирод сделал это. Они забросали камнями солдат Архелая! Какое мне теперь до этого всего дело? Все, что я сейчас хочу, это хотя бы час подышать без боли!

Он протянул ко мне руку, обнял за затылок, и я наклонился и поцеловал его мокрую щеку.

Пусть его боль уйдет.

Дядя глубоко вдохнул и потом как будто погрузился в забытье; его грудь стала подниматься и опускаться медленнее и спокойнее. Я положил руку ему на грудь и ощутил, как бьется внутри тела сердце.

«Силы еще хотя бы ненадолго. Какой в этом вред?»

Затем я отошел. Мне захотелось уйти к краю крыши и там плакать. Что я сделал? Может быть, ничего. Но почему-то я так не думал. А его слова — что они значат? Как мне понять все это?

Я хотел найти ответы на вопросы, да, но этот разговор с дядей Клеопой только добавил новых загадок, и у меня разболелась голова. Мне было страшно.

Я сел и прислонился к низкой стене. Ее верхний край оказался почти вровень с моей головой. Вокруг меня сгрудились семьи родственников, я видел перед собой спины и лица, журчали тихие разговоры, негромко напевали дети. Мне казалось, что я спрятался.

Уже стемнело, в городе зажгли фонари, на улицах раздавались громкие радостные восклицания и много музыки. Кое-где все еще готовили на кострах пищу, а может, это люди грелись у огня, потому что с наступлением темноты похолодало. И я продрог. Мне хотелось посмотреть, что происходит внизу, но потом я передумал. Мне было все равно.

Маме являлся ангел. Ангел. Я не сын Иосифа.

Тетя Мария застигла меня врасплох. Она резко развернула меня к себе лицом, присев рядом на корточки. Ее лицо блестело от слез, а голос дрожал.

— Ты можешь вылечить его? — спросила она.