3. Остро стоит проблема надежности первичной информации, большая часть которой была собрана людьми, во-первых, не владевшими современной техникой полевых исследований, и, во-вторых, в связи с другими задачами. Если о каком-то явлении (например, о телесных наказаниях девочек, в отличие от мальчиков) сведений мало или их вовсе нет, это может объясняться и тем, что данное явление объективно редко встречается, и тем, что соответствующие культуры уделяли ему мало внимания, и тем, что собиравшие полевой материал этнографы не замечали этого явления, не придавали ему значения или даже умышленно замалчивали его. Никакая статистическая техника не может исправить этот недостаток.

4. Кодировочные категории кросскультурных исследований обычно фиксируют типичные образцы («паттерны») поведения и верований данного общества в целом, не принимая в расчет многочисленные социально-классовые и индивидуальные различия между его членами. Между тем существующие внутри данного социума вариации могут быть не менее значительными и важными, чем интерсоциетальные, межкультурные, существующие между разными социумами или этносоциальными организмами.

5. Кросскультурные исследования часто по умолчанию исходят из предположения о неизменности изучаемых образцов, обычаев и структур, особенно когда речь идет о таком консервативном явлении, как воспитание детей. Между тем это допущение теоретически сомнительно, а к динамически развивающимся обществам и вовсе неприменимо.

6. Сами возможности корреляционного анализа ограниченны: то, что переменная х имеет тенденцию к единой связи, к образованию целого с переменной y , вовсе не означает, что х является причиной у . Более того, х может так же и даже более значимо коррелировать не только с у , но и с z или с , с которыми у нее нет явной содержательной, логической связи.

Некоторые обобщения Эмберов и их предшественников, например связь распространенности телесных наказаний детей с культурой насилия, кажутся бесспорными, интуитивно понятными.

Но почему телесные наказания коррелируют с «социальной сложностью»? Усложнение социальной структуры и общественно-трудовых отношений действительно приводит и к усложнению процесса социализации и порождает повышенные требования к детям, подкрепляемые, в частности, телесными наказаниями. В таком обществе детей не просто «пасут», но и формируют у них сложную мотивацию, потребность в достижении цели. Однако более сложная деятельность требует также от ребенка большей самостоятельности. С помощью палки или ремня можно заставить ребенка выучить наизусть молитву, но научить его таким путем самостоятельно и творчески мыслить невозможно.

За разными социально-педагогическими принципами стоит изменение процессов и форм социального контроля. Традиционное общество стремилось как можно строже и во всех мелочах контролировать поведение человека, независимо от его возраста. По мере осознания ценности индивидуальности человека значительно больше внимания уделяется контролю за мыслями и внутренними побуждениями членов общества. Отсюда – принципиально иное соотношение наказаний и поощрений и установка на формирование развитого самоконтроля. Иными словами, социальная сложность должна способствовать не усилению телесных наказаний, а их ослаблению. А может быть, это разные категории «социальной сложности»?

Не совсем ясен и вопрос о количестве и отличиях применявших и применяющих телесные наказания социализаторов. То, что посторонние взрослые (неродственники), которым доверено воспитание детей, телесно наказывают их чаще и строже, чем родители, подтверждается многими этнографическими описаниями. Но что за этим стоит? То, что посторонние социализаторы меньше любят доверенных им детей, чем их собственные родители? Или у них больше подопечных детей и с ними труднее справиться? А может быть, сами дети чаще жалуются на телесные наказания со стороны посторонних, чем со стороны своих родителей, которых в традиционном обществе критиковать не принято? Обсуждая соотношение телесных наказаний в семье и школе, мы не сможем обойти этот вопрос и увидим, что разница здесь не столько количественная, сколько качественная.

Вообще, далеко не все можно описать статистически.

Как и любой другой аспект социализации, телесные наказания детей связаны с множеством социально-структурных, культурно-символических и иных факторов. Это и социально-классовая структура общества, и род занятий населения, и особенности его гендерного порядка, и принятый в нем стиль социализации детей.

Сравнивая национальные стили воспитания по степени их строгости и соотношению наказаний и поощрений, необходимо всегда учитывать качественную сторону дела: как именно распределяются и воспринимаются награды и кары.

Способы дисциплинирования ребенка всегда прямо или косвенно соотносятся с его возрастом, причем здесь также существуют межкультурные различия. Эмма Голдфранк (Goldfrank, 1945) различает по этому признаку четыре типа обществ:

1. Общества, где и в раннем, и в позднем детстве дисциплина слабая.

2. Общества, где и в раннем, и в позднем детстве дисциплина строгая.

3. Общества, где в раннем детстве дисциплина строгая, а в позднем – слабая.

4. Общества, где в раннем детстве дисциплина слабая, а в позднем – строгая.

Европейскую модель воспитания по этой схеме нужно отнести к третьему типу, поскольку европейцы считают, что в самом строгом и систематическом дисциплинировании нуждаются маленькие дети, а по мере взросления внешний контроль должен ослабевать и ребенку следует постепенно предоставлять самостоятельность. У японцев, малайцев, сингалов и ряда других народов философия воспитания другая: маленьким детям здесь предоставляют максимум свободы, практически не наказывают и почти не ограничивают; дисциплина, и весьма строгая, устанавливается позже, по мере взросления ребенок усваивает нормы и правила поведения, принятые среди старших.

Важнейшим фактором философии воспитания детей в любом традиционном обществе является религия. Однако нормативные предписания различных религий относительно телесных наказаний не совсем одинаковы.

Библия, из которой исходят не только иудаизм и христианство, но отчасти и ислам, считает телесные наказания детей не только неизбежными, но и полезными для ребенка. Особенно жесткие предписания на сей счет формулирует Ветхий Завет (Притчи Соломоновы):

«Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его» (13:24).

«Не оставляй юноши без наказания; если накажешь его розгою, он не умрет.

Ты накажешь его розгою, и спасешь душу его от преисподней» (23: 13–14).

«Розга и обличение дают мудрость; но отрок, оставленный в небрежении, делает стыд своей матери» (29:15).

«Глупость привязалась к сердцу юноши; но исправительная розга удалит ее от него» (22:15).

«Наказывай сына своего, доколе есть надежда, и не возмущайся криком его» (19:18).

Позднейшие христианские предписания, как правило, опираются не на слова Спасителя, а на ветхозаветные нормы. Эти нормы не свидетельствуют об отсутствии чадолюбия. Библия определенно рекомендует не наказывать детей в гневе, не вымещать на них зло и т. д. Но ничего похожего на «детоцентризм» Нового времени в ней нет. Безоговорочное послушание детей родителям – одновременно главная цель и необходимый способ воспитания. Телесные наказания в этом контексте принципиально неустранимы и даже благодетельны для ребенка. Они служат доказательством родительской, особенно отцовской, любви. Впрочем, такие доказательства и не нужны: человек действует по воле Божьей и отвечает только перед Господом. Отцовство – типичная вертикаль авторитарной власти.