– Я снова пишу стихи, знаешь?

– Ты писала стихи? – Халил оттащил ребёнка от своего ноутбука.

– Да. У меня есть целая тетрадь стихов.

– Супер. – И он ушёл с головой в интернет.

Гюнай задрожала от обиды и негодования. Ей хотелось закричать: «Если бы ты поинтересовался творчеством своей жены, то узнал бы, что со мной происходит, но тебе наплевать!» Вместо этого она наорала на ребёнка, который засунул телефон в рот, а ведь это была самая последняя, дорогая и популярная модель. Вот тут Халил немного удивился:

– У тебя что, голова болит? Прими таблетку. Я тут в новостях прочитал, что сейчас на Солнце сильные магнитные бури. У метеочувствительных людей могут быть мигрени.

– У меня никогда не было мигрени.

И Гюнай заперлась в ванной комнате. Надо было успеть выпрямить волосы перед уроком.

В тот день она ходила по школе с таким выражением лица, что Учитель подскочил к ней и приобнял за плечи своим характерным собственническим жестом (иногда он вообще опирался на какую-нибудь невысокую девушку, как на костыль).

– Что случилось, почему мы без настроения сегодня?

Лицо Гюнай волшебным образом преобразилось, словно с него спала чёрная вуаль. Она ласково улыбнулась.

– Что такое? – продолжал любопытствовать Учитель. – С мужем поругались?

– Всё хорошо, – слабым голосом ответила Гюнай. – Как пришла на сальсу, сразу стало хорошо!

Чтобы закрепить результат своей душеспасительной деятельности, Учитель поцеловал её в макушку и сразу убежал за кем-то ещё. Гюнай осталась стоять на месте, улыбаясь как ненормальная и пытаясь подавить в себе смутную тревогу.

Дома, причёсываясь перед сном у зеркала, Гюнай заметила, что в гуще тёмно-каштановых волос объявилась предательская седая прядка, совсем тонкая, и всё же очень красноречивая.

Бану пересказала Лейле свой сон.

– И как это было? – поинтересовалась та. Бану на секунду задумалась.

– Как будто устрица пыталась съесть мои губы.

– Фу, – сказала Лейла и прибавила с цинизмом будущего патологоанатома: – Но попа и ноги у него классные!

– Не расчленяй его раньше времени.

Весь день Бану думала о Веретене, пытаясь восстановить по памяти его облик, который постоянно от неё ускользал и потому уже успел обрасти несуществующими чарующими подробностями. Предвкушение встречи было сладким и пугающим, как чувство падения. И вот Веретено подошло потанцевать с ней. Бану смело подняла взгляд, который обычно упирался куда-то в область его декольте, на его лицо. Близко посаженные чёрные глаза смотрели на неё в упор. «Ой, мамочки, он всё-таки страшный!» И она снова уставилась куда-то в «ложбинку греха», которая обозначалась у него очень отчётливо благодаря накачанным грудным мышцам.

– Смотреть надо на партнёра, когда танцуешь, – сказало Веретено, с лёгким смущением проследив за направлением её взгляда, и расстегнув пуговицу на рубашке.

– Глазам больно смотреть на такую красоту, – брякнула Бану и быстро засмеялась, чтобы её слова не показались ни издевательством, ни правдой. Веретено вздёрнуло одну бровь. Затем, поразмыслив, расстегнуло ещё одну пуговицу. Бану начала млеть. Словно хрупкое насекомое с прозрачными крыльями, попавшее в лист росянки, она почувствовала себя парализованной, окутанной отвратительнои липкои нежностью, которую излучало всё его существо.

Когда она заглянула в кабинет, чтобы внести оплату за следующий месяц, Веретено задержало её разговором:

– Бану Балиева… Балиева. – Он водил указательным пальчиком по списку имён в журнале. – Редкая фамилия. Вы, случайно, не…

– Нет, – ответила Бану раньше, чем Веретено закончило вопрос. Его лицо стало растерянным от непонимания.

– Что – нет?

– Ответ на вопрос, который вы собираетесь задать, – нет. – Бану откровенно забавлялась.

Веретено приобрело ещё более глупый вид, не будучи привыкшим к такой сообразительности. Но всё же он решил упрямо задать свой вопрос:

– Ты, случайно, не родственница Фарру ха Балиева?

– Нет, – устало ответила Бану. Какие же люди предсказуемые! Все, кто слышал её фамилию, спрашивали о том же.

– Ясненько. А что вам подвигало пойти на сальсу?

Бану ответила, что это было спонтанное коллективное решение. Веретено заметно огорчилось, столкнувшись с непонятными словами, и задало другой вопрос:

– Ну а вообще есть желание продолжать?

– Конечно, – поспешила успокоить его Бану. «Ещё бы, не так часто к нему заявляются танцовщицы с моей подготовкой, небось мечтает, как я во славу его школы ломаю метафорические копья на состязаниях».

Попрощавшись, она вышла. Группа танго уже разминалась во главе со второй помощницей Веретена – отставной балериной непонятных лет (это в её исполнении разминка в своё время привлекла Бану, с ностальгией вспомнившей ненавистные уроки хореографии). В дверях Бану столкнулась с очкастой женщиной, у которой волосы стояли дыбом и были похожи на метлу дворника. Эта прелестная нимфа стремительным шагом, согнувшись и грохоча сапогами на толстой подошве, направилась в раздевалку. «Не хотела бы я столкнуться с ней в словесном поединке», – подумала Бану и ещё раз заглянула в зал, надеясь полюбоваться Учителем на дорожку. Ей показалось, что кабинет, где сидело Веретено, полнится беспокойными тенями, в отчаянии бросающимися на стены, но Веретено вышло оттуда в одиночестве и потушило за собой свет.

Её звали Сабина. Она была третья Сабина в своём школьном классе, пятая Сабина в университетской группе и, к счастью, единственная Сабина на работе. В солидной компании её знали все – она служила секретаршей. Носатая, кривоногая, похожая на тощую всклокоченную ворону в своих вечно чёрных одеждах, она шныряла по офису, истоптала ногами все лестницы – лифты она люто ненавидела, возникала неожиданно перед людьми, как призрак. С ней старались не говорить подолгу, потому что в любой невинной фразе она замечала какой-то неприличный подтекст и страшно негодовала. Всё потому, что совесть у Сабины была нечиста: вот уже год как она сгорала от страсти к своему шефу, молодому рыхлому папенькиному сынку с внешностью жертвы инцеста. Сабина обволакивала его своим вниманием, словно кисель желудок, постоянно готовая услужить. Шеф, как и все остальные сотрудники, старался лишний раз её не замечать: Сабина его пугала. Сквозь вечно заляпанные линзы очков она бросала на него долгие испепеляющие взгляды, когда он запирался в кабинете с очередной смазливой сотрудницей. По ночам она отводила душу в написании эротических рассказов с участием шефа, его любовниц и себя, причём в конце добродетель всегда торжествовала над пороком. Эти рассказы Сабина публиковала в сети и имела большой успех у читателей. Так и проходила её жизнь: до шести вечера – в ревности, надеждах и метаниях, после шести – в сладострастном забвении творчества, в излиянии своих тёмных желаний на податливые и благодарные просторы интернета.