Новая волна исследований является на деле частью более крупного современного движения: в последнее время ученые массово заинтересовались «позитивными» эмоциями, например, любовью. Некоторые объясняют подобную смену парадигмы духом времени. В частности, террористические акты 11 сентября 2001 года убедительно продемонстрировали опасность мироустройства, где ненависть торжествует над любовью, а также повысили ценность навыков, которые мы обобщенно называем «эмоциональным интеллектом». Год спустя после трагедии филантропический проект, известный как Институт исследований безграничной любви (Institute for Research on Unlimited Love), выделил примерно два миллиона долларов на гранты для ученых, включая Лекмана и Суэйна, изучающих добрые чувства. Однако даже в конце 1990-х нейробиологи признавали, что, хотя мы знаем очень много о человеческих депрессии, тревоге, гневе и употреблении наркотиков, гораздо меньше нам известно о механизмах, ответственных за эмпатию, социальные связи, альтруизм и радость. И когда мы задумываемся, где же найти всю эту эмпатию, социальные связи, альтруизм и радость… Ответ очевиден: самая высокая концентрация добрых чувств – во взгляде здоровой матери на новорожденного малыша.

«Чаще всего люди после МРТ выглядят очень усталыми, ведь им пришлось провести в аппарате до двух часов, практически не двигаясь: нельзя и на сантиметр переместить голову, – говорит Джек Нитшке, нейробиолог из Университета Висконсина, проводивший сканирование мозга матерей, разглядывающих фотографии своих детей (это помогло понять механику возникновения положительных эмоций). – Но мамы… После процедуры они так и светятся и рассказывают, как это было здорово».

Ключевым событием для смещения фокуса в исследованиях родительства стала статья психолога Ричарда Белла (1968), заявившего, что отпрыск в той же (или большей) степени влияет на социализацию родителей, как и они на него. Еще несколько статей и книг подобной тематики показали, как ребенок, прежде считавшийся более пассивным, влияет на родителей. Матери смотрят туда же, куда их дитя, чаще, чем дети следуют за материнским взглядом. И в девяти случаях из десяти ребенок первым идет на зрительный контакт или же обрывает его.

Возможно, не является совпадением, что подобные мысли о родительстве появились в то время, когда все больше женщин добивается успехов в науке и все больше мужчин занимается домом и детьми. В результате среди специалистов, формирующих научную позицию, оказалось гораздо больше вовлеченных родителей. Как выражаются в этой среде, «исследование – это следование за собой»[4]. Что движет многими выдающимися учеными? Перед ними стоит цель понять проблемы, имеющие отношение к их собственной жизни.

Скажем, Трейси Шорс, специалист по поведенческой неврологии Рутгерского университета и молодая мать, изучает влияние стресса на крыс-матерей. Шорс особенно интересует послеродовая депрессия, хотя собственный опыт рождения ребенка в возрасте сорока двух лет она описывает как восхитительный. Она погрузилась в изучение родительства только после того, как получила профессорскую должность без ограничения срока полномочий, прежде же она опасалась, что данную тему сочтут «несерьезной».

Другой университетский преподаватель, специалист по поведенческой неврологии из Университета Иллинойса, по совместительству мама, Сью Картер, стала ведущим экспертом по окситоцину – гормону, ответственному за роды и лактацию.

Картер говорит, что интерес к теме возник у нее при рождении первенца, когда акушер ввела ей синтетический окситоцин для стимулирования сокращений матки.

Подобным же образом Керстин Увнас-Моберг, шведский нейроэндокринолог, переключилась с изучения желудочного сока на окситоцин, пережив «системную перестройку поведения и образа мышления»: она мать четверых детей. Элисон Флеминг, психолог в Университете Торонто и мама троих девочек, провела радикально новую работу по исследованию развития материнской мотивации и поведения; к этому ее подтолкнули размышления о собственном детстве – увлеченные карьерой родители отправили дочь в школу-интернат.

До последнего времени женщин было ощутимо меньше не только среди выдающихся ученых, но и среди добровольцев в экспериментах. Мужчины определенно предпочитали изучать так называемый «нормальный» мозг, нежели более лабильный «цикличный» мозг женщин, чей гормональный уровень постоянно изменялся в соответствии с менструальным циклом. К примеру, при исследованиях физиологии стресса в начале 1990-х в США женщины составили лишь около 17 % участников эксперимента, несмотря на наличие свидетельств о том, что они более расположены к обусловленным стрессом болезням, нежели мужчины. Но в 1995 году Федеральное правительство США под жестким давлением феминистских сообществ и женщин-ученых потребовало, чтобы новые исследовательские проекты включали представителей обоего пола – эта перемена открыла путь для нового уровня понимания женского и материнского здоровья.

Чтобы осознать, насколько изменилась со временем ситуация в обществе, вспомним историю Мариан Даймонд, матери четверых детей и крайне уважаемого нейроанатома, – в 1980-х она вошла в число избранных ученых, которым выпала честь изучить мозг Эйнштейна. Несколькими годами ранее Даймонд совершила невероятное открытие при исследовании материнского мозга, которое ее коллеги практически полностью проигнорировали, и даже сегодня о нем известно удивительно малому числу людей.

«Я была единственной девушкой – выпускницей по моей специализации с 1948 по 1952 год, – вспоминает она. – Сегодня среди студентов 50 % – женщины. Мужчины считали, что я должна сидеть дома и заботиться о детях. Конечно, я их не виню. Такая уж у них была гормональная ориентация».

Даймонд признает, что своей собственной гормональной ориентации она всегда позволяла вести. Она родила первого ребенка в двадцать шесть, затем сменила работу – пошла преподавать на неполный день и занялась исследованиями, чтобы иметь возможность помогать малышам в детском саду и бывать днем дома. «Когда я взяла на руки своего первенца, гипоталамус воскликнул: "Вот для чего ты здесь!"», – Даймонд говорит о части мозга, выделяющей гормоны, которые влияют на материнское поведение.

В 1960-х она присоединилась к команде Калифорнийского университета в Беркли. Ученые совершили ряд интригующих открытий относительно влияния эффекта «обогащения» – стимулирующего опыта – на мозг. Исследователи смогли продемонстрировать, что, если заключенную в клетке крысу поместить в более интересную среду (в присутствии игрушек или других зверьков), это приводит иногда к развитию коры головного мозга, что, в свою очередь, повышает шансы грызуна на прохождение лабиринта.

Не перегружая рассказ деталями, отметим, что ученые традиционно работали с крысами-самцами, но Даймонд предпочла самок. В ходе одного из проектов она хотела определить, передают ли самки с «обогащенным» мозгом новое «приобретение» потомству. Для этого ей в первую очередь нужно было провести аутопсию и проверить, проявляется ли эффект «обогащения» в мозгу самой крысы-матери. Но Даймонд не обнаружила отличий. Она задумалась: может ли быть так, что мозг самок просто не реагирует на «обогащение»? Однако, когда она сравнивала «обедненный» и «обогащенный» мозг крыс-девственниц, разница в толщине коры была очевидна. Тогда она осознала, что для «обедненных» крысиных самок беременность служила «обогащением» сама по себе. «Я увидела в этом смысл, – вспоминает она. – Беременность делает нас супергероями: мы принимаем ответственность за выживание новой личности, и она же выдает прочие атрибуты, необходимые для заботы о малыше». Для человека, для женщины, по утверждению Даймонд, материнство также может стать «феноменальным „обогащением мозга“».