Так же, как иллюзия образа исчезает в его виртуальной реальности, иллюзия тела – в его генетическом коде, иллюзия мира – в его технологическом артефакте, так и в искусственном интеллекте [intelligence] исчезает (сверхъ) естественное понимание [intelligence] мира как игры, обманки, злоумышления, преступления (вместо интеллекта как логического механизма или рефлекторной кибернетической машины, зеркалом и моделью которой является человеческий мозг).

Конец первозданной [sauvage] иллюзии мысли, сцены, страсти; конец иллюзии мира и его видения (но не его репрезентации); конец иллюзии Другого, Добра и Зла (особенно последнего), истинного и ложного; конец первозданной иллюзии смерти вместе с иллюзией существования любой ценой – все это улетучивается, исчезает, рассеивается благодаря телереальности в реальном времени, благодаря сложнейшим технологиям, которые превращают нас в модели, благодаря виртуальности, которая в противоположность иллюзии является полной дезиллюзией.

В царстве теней их больше ни у кого нет, и никто не рискует разорвать свою тень, наступив на нее, как это сделал Петер Шлемиль[57]. Однако может случиться так, что уже не тела будут отбрасывать свои тени, а тени отбрасывать свои тела, которые станут лишь тенью тени. Именно это уже происходит в случае с виртуальной реальностью, которая представляет собой лишь повторно пущенную в оборот sub specie corporis, sub specie realitatis [под видом тела, под видом реальности] абстракцию и жизнь в цифровом формате. Точно как в другой истории, когда дьявол возвратил в мир [ввел в оборот] тень студента, которую тот продал ему, в виде живого Двойника, а сам студент стал лишь его дублером.

Вся эта манипуляция виртуального с миром – лишь парадоксальная фантасмагория. Глобальное перечисление [déclinaison] всех данных о мире – такой же фантазм, как и перечисление всех имен Бога: фантасмагория, в которой мы захоронили себя словно в бронированном саркофаге, парящем в невесомости, в надежде пережить, Цифровой милостью[58], все возможные ситуации. Вот фантазм синтеза всех элементов, с помощью которого мы стремимся преодолеть врата реального мира.

Вместе с виртуальной реальностью и всеми ее последствиями мы подошли к крайности [extrême] техники, к технологии как экстремальному[59] явлению. За пределами больше нет обратимости, нет ни следов, ни даже ностальгии по предшествующему миру. Эта гипотеза гораздо более опасная, чем гипотеза технического отчуждения или гипотеза постава (Gestell) Хайдеггера. Это гипотеза о проекте необратимого исчезновения, в самой чистой логике, рода людского. Это гипотеза абсолютно реального мира, в котором, вопреки утверждению Мишо, мы бы поддались импульсу не оставлять следов.

Такова цель Виртуальности. И можно не сомневаться в ее абсолютной амбиции. Если это будет доведено до конца, такая радикальная реализация [effectuation] станет эквивалентом совершенного преступления. Но если «первоначальное» преступление никогда не бывает совершенным и всегда оставляет после себя следы (мы сами, как живые и смертные существа, являемся следствием этого преступного несовершенства), то грядущее истребление, которое станет результатом абсолютной детерминации мира и всех его элементов, не оставит после себя никаких следов. У нас даже не будет времени, чтобы исчезнуть. Мы будем стерты с лица земли, дезинтегрированы [désintégrés] в реальном времени и виртуальной реальности еще прежде, чем звезды погаснут над нами.

Хорошо, что все это в буквальном смысле неосуществимо. Недостижима Всевышняя [Tres-Haut] Четкость в своей амбиции создавать изображения, звуки, информацию, тела в микровидении, в стереоскопии, такими, как вы их никогда не видели, такими, как вы их никогда не увидите. Нереализуем фантазм искусственного интеллекта – становление мозга миром, становление мира мозгом так, чтобы функционировать без тел, безотказно, автономно, бесчеловечно. Слишком интеллектуальный, слишком действенный [performant], чтобы быть действительным [vrai].

В действительности, нет места одновременно для естественного интеллекта и для искусственного интеллекта. Нет места одновременно для мира и для его двойника.

Человек постоянно вытесняет то, что он есть, то, что он переживает, то, что он значит для себя самого. Как посредством языка, который функционирует в качестве заклинания [exorcisme], так и посредством всех технических артефактов, которые он изобрел и на горизонте которых он постепенно исчезает в необратимом процессе переноса [transfert] и замещения [substitution]. Маклюэн рассматривал современные технологии как «расширения [extensions] человека», но, скорее, их стоит рассматривать как «вытеснение [expulsions] человека».

Термин «отыгрывание»[60] [acting-out] лучше всего определяет такую энергию, которая стремится от чего-то избавиться и в первую очередь, конечно же, от самой себя. Избавляя себя от фантазмов, перемещая их в реальность, отчего они не становятся реальными: отыгрывание просто отражает невозможность фантазма оставаться фантазмом. Проецируя себя на фиктивный и алеаторный мир, у которого нет иных мотивов, кроме этого принудительного отреагирования на нас самих. Создавая себе совершенный виртуальный мир, чтобы игнорировать реальный мир. Или, в случае истории, чтобы избавиться от ее непоследовательности и противоречий в одном непредсказуемом событии, когда актеры создают впечатление лишь статистов – например, как в событиях в Восточной Европе, которые сами по себе не имеют смысла и являются лишь ликвидацией неразрешимой ситуации. Избыток позитивности, операциональной стимуляции нынешних систем вовлекает нас повсеместно в такого рода неразрешимую ситуацию, когда мы находимся уже не в состоянии действия, а в состоянии чисто рефлекторной реакции и непроизвольного реагирования.

Мы больше не отчуждены посреди антагонистической реальности, мы вытеснены окончательной [définitive] и непротиворечивой реальностью. Отчуждены от наших желаний самим их осуществлением. Одновременно поглощенные, интроецированные [introjectés] и полностью экстроецированные[61] [éjectés]. Леви-Стросс[62] выделял два вида культур: те, которые интроецируют, поглощают, пожирают – антропофагические культуры, и те, которые экстроецируют, вытесняют, изрыгают – антропоэмические культуры, то есть модерные культуры. Однако наша нынешняя культура, похоже, осуществляет блестящий синтез между этими двумя типами, то есть между самой интенсивной интеграцией – интеграцией функций, пространства, людей, – и самым радикальным выталкиванием, почти органическим отторжением. Система, вытесняющая нас по мере того, как она интегрирует нас с бесчисленными техническими протезами, вплоть до самого последнего и самого изумительного: протезирования мышления в виде искусственного интеллекта.