Ага, мяч уже на другой стороне. Теперь мне не нужно бежать туда, а развернувшись, мчаться в противоположном направлении. Я сейчас сдохну!

Жесткий удар в затылок кидает меня на землю. Достали-таки! А больно-то как! Слезы сами по себе наворачиваются на глаза. Слышу разочарованный гул своей команды. Все, больше я ни ногой сюда не ступлю! Достаточно с меня!

– Жирная свинка плачет! – язвительно заметил Ворон – самый старший из нашего приюта. Ему пятнадцать лет, он уже работает на стекольной фабрике. Не самое приятное место, думаю. Я ни за что туда не пойду, когда наступит время зарабатывать на жизнь. А Ворон получает хоть и немного, но по нашим меркам – богач. Таких денег ему хватает, чтобы приодеться, а не ходить постоянно в серой казенной одежке сиротского приюта. Еще он отдает десятину в казну приюта, вроде ответной благодарности за то, что вырастили его, не дали умереть на улице и вывели в люди.

Ворон, кстати, уже в соседний корпус бегает, где живут девочки-сироты. Разоденется как павлин, в новых штанах и в темно-красной клетчатой рубахе, с тщательно прилизанными волосами, благоухающий резким как уксус одеколоном идет в гости, а потом под ручку выводит Зинку Рыжуху, семечками угощает.

Мы свою судьбу знаем наверняка: до восемнадцати лет нам предстоит жить в этом старом двухэтажном кирпичном здании с облупленной на внешних стенах известкой, с четырьмя трубами, торчащими над крышей и с высоким крытым крыльцом; в общих спальнях, где невозможно уединиться, чтобы пролить скупую слезу над своей никудышней жизнью, не спрятать самые ценные вещи в тайник, что очень важно для пацанов. А потом нас пристроят в различные гильдии, где мы будем трудиться, зарабатывая себе на жизнь. Если повезет кому-то – выбьется в «люди» мастеровыми или бригадирами. Лично я мечтаю, как только за моей спиной закроются ворота приюта, податься на железную дорогу. Мне хотелось поскорее покинуть этот город и путешествовать по империи. Неважно кем: помощником машиниста, проводником или даже охранником в пассажирских или товарных поездах, хотя в последнем случае для начала нужно иметь ценз службы в армии, чтобы Булгаковы приняли меня в один из отрядов охраны. Кто такие Булгаковы? Очень богатый аристократический род, который держит под контролем железные дороги страны, а еще сопровождает грузы под вооруженной охраной. В боевое крыло клана стремятся устроиться многие молодые парни и мужчины. За риск платят хорошо.

В четырнадцать лет сирот начинают пристраивать по различным гильдейским мастерским. На этот счет существует жесточайший приказ императора, и чтобы старшины Гильдий не вздумали его игнорировать, специальная комиссия контролирует выполнение распоряжений посредством проверок городскими инспекторами. Так что не все плохо для тех, кто не имеет искру, да и для одаренных тоже все обстоит гораздо лучше. Их обязательно примечают и пристраивают к хлебному месту. Сирот стараются не обижать. Жизнь наша не сахар, а все эти заботы – всего лишь подсластитель, от которого во рту остается неприятная оскомина.

– И долго ты будешь нюни распускать? – мимоходом врезал мне подзатыльник Клоп, самый вредный из старших мальчишек. Вот кто лень несусветная. Не хочет трудиться. Уже сменил три мастерских, ни на одной фабрике не больше двух дней не задерживается. Сбегает, паразит. Даже околоточный, как привыкли называть местного участкового, солидный усатый дядька Остап Ефимович, постоянно похаживающий по улицам в темно-голубом полувоенном мундире, перепоясанный ремнями и с кобурой на боку, в которой находился армейский многозарядный пистолет «бердыш», и тот не мог повлиять на дурного Клопа. Следить за порядком – это со всем прилежанием, а наставлять на путь истинный – для этого существуют другие надзорные структуры. Но ни одна из них не имеет права наказывать Клопа до наступления совершеннолетия, если только тот не совершит по дурости тяжкое преступление.

А потом два пути: если не угомонится, попадет по степени тяжести в детскую исправительную колонию или в кадетское училище для мещан. Думаете, там лучше, чем в тюрьме? Ага, такая же система, только добавьте злых сержантов из бывших военных и жесточайшую муштру, чтобы выбить из головы дурные мысли. А ночью в казармах совсем не сладко. Слухи в народе ползут разные, и не все из них вранье.

Но таков закон, изданный императором. Говорят, нынешний один из самых добрых и спокойных правителей в России.

– Не твое собачье дело! – огрызаюсь я и получаю несильный поджопник. Так, легонько, с ленцой.

Клоп хитрый, он не силой берет, а изощренным измором. Может так испортить настроение своими придирками, что рад не будешь. Вот Олежка и Ворон – те лупят жестко. Они, кстати, в драках, когда сходятся новгородские концы, всегда участвуют заводилами в мальчишеских «стенках», этакими разогревающими. И кулаки у них железные, ребром ладони толстые ветки перерубают. Этому они научились у цирковых акробатов, что частенько появлялись в городе с представлениями. Почти в каждой труппе находился какой-нибудь азиат с раскосыми глазами и с умением ломать рукой все что ни попадя. Правда, я подозреваю, что парни используют Дар, накачивая в ладонь энергию. Ворон и Олег имеют слабенькую искру подчинения энергии земной Стихии. Где они ее получили, остается загадкой. Существуют легенды, что помимо княжеских Источников по земле разбросано столько мелких небесных камешков, что кому-то периодически везет отыскать слабый магический тот от этих божественных подарков. Так что никто не удивляется, что среди мещан появляются одаренные.

– Ты поговори мне еще, – беззлобно ворчит Клоп, радуясь победе над салагами, – а то без обеда останешься!

Хочу добавить, что наш приют находится в Плотницком конце, и поэтому, когда намечалось нечто грандиозное, вроде разборок между враждующими группировками вроде неревских или славенских, то привлекали приютских. Мы, малыши восьми-девяти лет в заварушки не лезли. «Воевать» уходили старшие. И нередко возвращались со свернутыми носами или пробитой головой, после чего им влетало от хромого Агафона, приходившемуся ко всему этому лечить «героев Ледового побоища», как он выражался. Что это за «ледовое побоище», мы, мелкота, не знали, а старшие только ухмылялись.

А лечил сиротский надзиратель особым способом: усаживал раненого на стул и прокалённой над пламенем свечки иглой зашивал раны, не обращая внимания на вопли, дескать, можно было и Целителя позвать.

– На постороннего Целителя у приюта нет денег, – возражал Агафон, орудуя иглой. – Если бы вы своей тупой башкой думали об этом, прежде чем лезть под дубинки и кастеты, то и не сидели бы здесь. Но куда вам! – и передразнивал: – У нас же Дар, мы можем творить руны и ломать противника! В итоге имеете то, что имеете. Молите богов, чтобы господин Бергер не прослышал про ваши приключения! Живо донесет в инспекцию!

Наш Хромец слегка привирал. В каждом приюте был медицинский работник, и не обязательно одаренный Лекарь или Целитель. У него существовало расписание рабочего дня, и с восьми до четырех эскулап обязан находиться на месте, то бишь в своем кабинете, выделенном ему в административном крыле. Так что разные травмы, вывихи, порезы и прочие болячки мы лечили, не выходя из дома. Но Агафон не хотел, чтобы у медика возникали вопросы, почему травмы у подростков настолько часты и настолько опасны. Иначе не поздоровилось бы всем взрослым, надзирающим за нами.