20 июня 1918 года. Евпатория

Решено – мы перебираемся в Симферополь. Даем прощальные спектакли и запасаемся вяленой рыбой в дорогу. Снова аншлаг, несмотря на то что Е-Б. поднял цену на билеты. Мне кажется, что нас здесь полюбили. С удовольствием думаю о том, что когда-нибудь вернусь сюда с большой колодой (выражение С. И.) ролей и в зале будут говорить: «Узнаете? Это та самая, которая играла итальянскую певичку, как ее… кажется, Маргарита…» Павла Леонтьевна в шутку называет Евпаторию «Дебюторией», намекая на мой удачный (ах, не сглазить бы) дебют.

Чревовещание я освоила в совершенстве. Даже лаять научилась. С. И. находит, что у меня сильная диафрагма. Развлекаю Ирочку во время прогулок. Вдруг начинаю лаять в людном месте. Люди шарахаются и смотрят под ноги в поисках собаки. Ирочка радуется. Когда она смеется, то становится как две капли воды похожа на свою мать. В ней чудесным образом уживаются детская непосредственность и взрослая практичность. Подозреваю, что практичность выработалась во время походов за покупками с Татой.

2 июля 1918 года. Симферополь

Мы в Симферополе. Поселились в ужасных номерах, грязных, пропахших, да в придачу с клопами. Мне при виде этой роскоши вспомнилась наша таганрогская гостиница «Бристоль». Небо и земля! Местные номера тоже держит армянин, но ему далеко до Багдасаровых[39]. К сожалению, приходится довольствоваться тем, что есть. Город переполнен беженцами, заняты все углы. Кажется, что здесь собралась вся Россия. Я сама не успела и шагу ступить, как встретила Л. И., знакомую мне по Малаховке[40]. Л. И. со слезами рассказывала, как они с сестрой добирались из Москвы до Крыма. В сравнении с тем, что пришлось пережить им, мои собственные переживания уже не кажутся мне страшными. Возможно, что дело в разнице характеров. Я стараюсь придать плохому образ комического. Даже из истории с моим несостоявшимся расстрелом сделала анекдот. Опустив ненужные подробности, сосредоточила внимание на том, что именно я кричала солдатам. Рассказываю выразительно, слушатели умирают со смеху. Интересный нюанс – чем больше я об этом рассказываю, тем легче мне это дается. Пережитый ужас, засевший где-то внутри, постепенно превращается в анекдот. Л. И. не такая. Рассыпанная пудра для нее трагедия, а прыщик на носу означает конец жизни. Разумеется, все тяготы жизни в ее изложении выглядят чрезмерными. Л. И. сказала, что они с сестрой живут на то, что им удалось привезти с собой. Не знаю, откуда у них могут быть драгоценности, если в Малаховке Л. И. ходила в штопаных чулках и питалась пирожками с кашей да требухой. Beauté provocante[41]Л. И. дает почву для подозрений, но я сделала вид, что верю ей. Когда я счастлива, мне хочется, чтобы все вокруг тоже были счастливы, поэтому я предложила Л. И. замолвить за нее словечко. Мне так приятно было бы оказать кому-то протекцию. Приятно делать добрые дела, и кроме того, я считаю своим долгом помогать людям, ведь мне тоже многие помогали, начиная с Е. Г. и заканчивая моей дорогой Павлой Леонтьевной. Чуть ли не ежедневно с огромной признательностью вспоминаю великую С.[42]Встреча с ней была для меня благословением. С. дала мне надежду в тот самый миг, когда надежда была для меня важнее всего. Я собиралась возвращаться домой, простившись со своей мечтой. Билета еще не купила, но уже думала о том, что скажу отцу.

Л. И. поблагодарила меня (довольно холодно, если не сказать, что сухо) и отказалась. Сказала, что у нее есть иные планы и что в Симферополе они с сестрой не собираются надолго задерживаться. Здесь все надеются на скорые изменения к лучшему. Сама я мало на что надеюсь. Стараюсь как можно реже думать о будущем. Потрясения недавнего времени отбили у меня охоту заглядывать в будущее. Какой смысл строить планы, если их исполнение не зависит от нашей воли? Два-три года назад мне и в страшных снах не могло бы привидеться столь ужасное будущее. «Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем, довольно для каждого дня своей заботы»[43], – говорит Павла Леонтьевна, и она, как всегда, права. Моя забота о завтрашнем дне заканчивается на попытках сделать небольшие сбережения. Но меня преследует злой рок. Стоит мне только отложить немного, как тотчас же случается нечто, вынуждающее меня к неожиданным тратам. Перед самым отъездом из Евпатории какие-то негодяи украли наши платья, вывешенные Татой на просушку. Мы с Павлой Леонтьевной предпочитаем думать, что то были не обычные воры, а поклонники, которые разорвут платья на лоскутки и сохранят их на память. Но что бы мы ни выдумали себе в утешение, от необходимости шить новые платья это нас не избавляет. Какое счастье, что у нас есть Тата. Она потомственная портниха и шьет бесподобно. Тата могла бы зарабатывать на жизнь шитьем и даже открыть ателье, но ей не хватает бойкости и смелости, необходимых для ведения собственного дела. Наша таганрогская мадам Петракович как портниха Тате и в подметки не годится, но зато язык у нее подвешен как надо. Уболтает во время примерки так, что не заметишь изъянов. И все со сладенькими словечками, с восторгами. А Тата робкая, из нее слова надо тащить клещами. Отложенное ушло на покупку материи. По совету С. И., мы сделали это в Евпатории, потому что в Симферополе все дороже. От моих сбережений снова ничего не осталось.

Под впечатлением хороших евпаторийских прощальных сборов Е-Б. расщедрился на рекламу. Дал объявления в местные газеты и, кроме того, опубликовал несколько восторженных статеек. Статейки эти опубликованы в разных газетах и подписаны разными именами, но слог везде один и тот же. Все их написал И.[44], молодой поэт, которого, по его собственному выражению, волны судьбы прибили к нашей труппе. И. молод годами, но уже умелый, отъявленный сердцеед. Трудно устоять перед его обаянием. Когда он смотрит на меня своими выразительными черными глазами, я млею. Возможно (всего лишь возможно!), что пылкие взгляды И. могли бы разжечь в моей душе чувство, но, на беду И., он слишком непостоянен. Очаровав меня, он устремляется чаровать Павлу Леонтьевну, а часом позже уже осыпает комплиментами кого-то еще. Из-за такого непостоянства И. никто не воспринимает всерьез. Как говорят, лучше немного хорошего, чем полная чаша плохого[45]. Люблю слушать, как И. читает стихи, свои и чужие. Он без преувеличения вкладывает душу в произносимые им слова. Мне есть чему у него поучиться. На наших спектаклях И. руководит клакой, состоящей из нескольких его приятелей (И. здешний, симферопольский). Его клака не стоит нам денег и весьма доброжелательна. Она никого не освистывает, а только аплодирует. И. приехал в Симферополь вместе с нами. Он признался мне по секрету, что пишет пьесу из современной жизни и рассчитывает на то, что Е-Б. ее поставит. Тот, насколько я поняла, обещал ему это, правда, не прямо, а в обычной своей манере – туманными намеками. Я посоветовала И. не слишком полагаться на Е-Б. и пообещала, что стану его рецензентом. Сдается мне, что в рецензентах у И. уже ходит вся наша труппа. Он со многими о чем-то шепчется с тем же таинственным выражением лица, с которым рассказывал мне о пьесе.