его в своём кабинете, он задержался в тронном зале, чтоб лишний раз полюбоваться громадным портретом кайзера Вильгельма.

Такие портреты писались Каульбахом по одному образцу для всех германских посольств и даже миссий, разбросанных по земному шару, И все сводилось к тому, чтоб дать зрителю ошеломляющее впечатление могущества, величия и блеска.

И вот Каульбах, с «благословенья» кайзера, воспользовался до мельчайших подробностей композицией знаменитого Наполеоновского портрета кисти Жерара.

Из-под классической туники — нога в римской котурне. Стелется пышными складками длинная мантия, подбитая горностаем. В руке — внушительный скипетр. Венчают голову лавры… Но и венок этот, и классические котурны плохо гармонируют с торчащими задорно кверху усами, сообщающими надменному лицу кайзера вид лихого бранденбургского фельдфебеля.

Фельдфебеля в… горностаях.

И подвел же льстивый Каульбах своего коронованного заказчика!..

Но портрет в громоздкой золоченой раме приводил немцев, и местных, петроградских, и приезжих, в умиление и восторг…

Флуга посол принял в кабинете. Этот невысокий, развинченный, слабый, с покатыми плечами и с черепом-тыквою седобородый старик вышел только что из рук своего камердинера надушенный, расчесанный и умытый…

Посол рассматривал бронзовую статую своего отдалённого предка, вождя кимвров — Тубукинда. Мускулистый, полуголый, одетый в звериную шкуру, атлетически сложенный варвар опирался на тяжелый меч. Волчья голова с открытой пастью как шлем прикрывала его густые, до плеч, космы. Этот звероподобный кивмр, как воду ливший человеческую кровь и как вином упивавшийся ею из гигантских турьих рогов, тупо смотрел пустыми глазницами на своего сиятельного потомка, узкогрудого и узкоплечего и с головою не то преступника, не то вырожденца.

Посол гордился предком, этим бронзовым документом своего девятисотлетнего рода. Но гордился ли, в свою очередь, богатырский предок своим худосочным потомком — вот вопрос?

Флуг цепкими и сильными пальцами ответил на слабое пожатие дряблой, бескостной и бледной руки.

Сели. Граф подвинул гостю ящик с крупными сигарами. Флуг закурил. Пошёл струйками голубой ароматный дым.

— Когда вы уезжаете?

— Откладываю со дня на день. И спешить необходимо, и в то же время здесь так много работы! Оказывается, сбор на воздушный флот идет более чем успешно. Наша местная колония откликнулась горячо. Вот патриотизм! Да и не только одна колония. Есть «сочувствующие» и среди международной публики в банковских, промышленных и финансовых сферах.

— О да, о да! — закивал своим острым, голым черепом посол. — Если у вас будет время, съездите с моей карточкой к одному… его фамилия… — граф развернул лежавшую на столе — записной книжкой её нельзя было назвать: это была целая книга, в кожаном переплете, — его фамилия Пенебельский…

— Знаю, — усмехнулся углами рта Флуг. — Это банкир, колоссально сыгравший на бирже перед балканской войною. Этот господин питает необыкновенную слабость к орденам. Он даже падок на бухарские и персидские звёзды. И рассказывают, как анекдот, хотя это факт, о его непременном желании получить от князя Вида албанскую звезду Скандербека. Он коллекционирует ордена как марки. И чем больше он получает их, тем больше разгорается его аппетит. Но пока у него все мелочь. Восточная да балканская экзотика. Эти люди — картонные паяцы, и надо только уметь дергать соответствующие ниточки… Теперь соблаговолите сказать, господин посол… Я здесь залетный гость, а вы местный житель. Вы уверены, что почва для войны создается благоприятная?

— О да, о да! Более чем уверен. Страна совершенно не готова к войне. Революция, пьянство, ненадежность польского элемента…

— Революция, пьянство, ненадежность польского элемента… — задумчиво повторил Флуг, добавив наставительно: — Все это общие фразы. Мы имеем дело с могучей, необъятной страной, загадочной, в смысле самых неожиданных, самых неограниченных возможностей. Мой план таков: летом приезжает сюда Пуанкаре. Мы должны стремиться, чтоб елико возможно поселить в нем всяческое недоверие к союзникам, и, почем знать, быть может, когда вспыхнет война, Франция откажется от выступления. Французы — народ легкомысленный, до экспансивности впечатлительный. Довольно несколько уличных демонстраций во время пребывания здесь «первого гражданина Франции», чтоб идея альянса и реванша получила добрую порцию холодного душа. Через несколько дней я буду в Берлине. А еще через несколько вы примете партию гениально сфабрикованных русских кредиток на сумму в три-четыре миллиона. Эти деньги надо будет распределить между рабочими организациями. Это необходимо! Таким образом, в приезд Пуанкаре нам удастся — это не так уж трудно — инсценировать кое-какие забастовки, беспорядки. Что вы скажете на это, господин посол?

— О да, конечно! Это превосходная мысль. Вообще, любезный Флуг, в вашей голове рождаются всегда прекрасные, высокопатриотичные мысли…

Флуг смотрел на графа с нескрываемым сознанием собственного превосходства. Он вспомнил свою беседу с графиней Чечени, вспомнил, как рисовал ей соблазнительное преимущество скрытой власти никому неведомого инквизитора над властью официальной, декоративной, со всеми её внешними благами и почестями…

Отставной лейтенант Флуг, едва ли не темная личность, которую, в конце концов, могут запрятать в каторжную тюрьму или повысить, этот Флуг вертит, как хочет, представителем одной из самых великих держав на земле. Всякому свое! Одному почёт, бриллиантовые звезды и право называться еще при жизни историческим человеком. Другому — с отвратительной гримасою, улыбкою висельника улыбается тихой, затаившейся ночью из глубины зеркала собственное изображение, бледно-зеленое, без единой кровинки…

Спустя каких-нибудь двадцать минут Флуг, пройдя Морскую, вскочил в вагон трамвая, со звоном и громыханием бежавший вдоль шумного, клокочущего жизнью и залитого солнцем Невского проспекта.

Флуг стоял на площадке. Мимо пронеслась щегольская карета. На фоне зеркального стекла на мгновение мелькнул усталый, какой-то беспомощный профиль в цилиндре. Широкая спина кучера, вся в золоте — так и горит! — и на козлах рядом белобрысый егерь, в треуголке, с петушиными перьями. И многие провожают карету глазами:

— Вот германский посол проехал!..

А загадочный Флуг скромно передвигается по Невскому в трамвае. И он доволен, счастлив, и ему не надо ни расшитых золотом кучеров, ни егерей с петушиными перьями. Этим его не прельстишь. Ему достаточно горделивого сознания, что в его опытных пальцах этот ведущий свою родословную от вождя кимвров граф и сановник — такой же картонный паяц, как и многие другие, как и всемогущий король биржи Пенебельский, к которому он сегодня поедет…

В подъезде «Семирамис-отеля» Флуг встретился с графиней Чечени. Ее прямо лицом к лицу вытолкнул весь сплошь стеклянный, вращающейся турник. В дорожном костюме, гладком, коротком, её фигура казалась тоньше и гибче. Висел на ремне через плечо маленький «кодак». Высокие, туго зашнурованные американские ботинки на небольших, с крутым подъёмом ногах. Совсем туристка.

Тусклый взгляд Флуга против всякой воли зажегся. Политика равнодушия не удавалась ему с этой женщиной.

— Какая очаровательная, королевская простота!..

— Флуг, я