Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я не размахиваю. – Отари убрал ключ, сунув его под стол.
– Простите, Отари Георгиевич. – Артеменко обаятельно улыбнулся. – Нервы. Годы сказываются. Женщина у меня молодая, красивая, с характером.
– Да, дорогой. Как русские говорят, жизнь прожить – не поле перейти. Верно?
– Верно, Отари, верно. Стареть не хочется, дорогой. Очень.
Отари понял, что Артеменко открылся, говорит правду.
– Любишь?
Артеменко махнул рукой, подошел к окну. Во дворе Кружнев с милицейским сержантом менял у машины колесо. «А они нашего бухгалтера проверяют. Ох, не простые работают ребята. Гуров – подполковник МУРа. Они успели с ним переговорить. Возможно, в этом кабинете театр. И меня этот бритоголовый сыщик просто разматывает. Зачем? Почему? За всем этим стоит мощный талантливый режиссер, вот так, спонтанно, не разобраться. Не показать, что догадываюсь, уйти интеллигентно, и думать, думать…»
Отари знал, что именно видит Артеменко во дворе. Если ты, москвич, в деле замазан, то догадаешься и испугаешься. А испугаешься – начнешь защищаться, действовать. Ты только человек, можешь и ошибиться. Отари рассуждал правильно, но не знал, что подполковник Гуров известен, открыт, и факт этот сильно менял позицию, соотношение сил.
– Отари Георгиевич, пойду я, не торопясь, в гостиницу, – сказал Артеменко. – Поразмыслю дорогой, как Майю умилостивить.
– Если бы вы знали, Владимир Никитович, как много в моем кабинете врут.
– В чем я вру? – искренне удивился Артеменко.
– Скажу. – Отари взял Артеменко за локоть, подвел к двери. – Тебе не надо улаживать с этой женщиной. Она из твоих рук ест и пьет. Скажи, у нее деньги на билет до Москвы есть? Скажи. Быстро скажи.
Артеменко, поморщившись, освободил затекшую под железными пальцами майора руку.
– Ты упрощаешь, Отари. Я не знаю, сколько у Майи денег. Если она позвонит в Москву, то через несколько часов у нее будут деньги, и серьезные.
– Значит, умеешь говорить правду? Хорошо. А вчера вечером, в ресторане?
– Я сказал.
– Не знаю. Верю, не верю, не знаю. Но ты на всякий случай береги себя, дорогой. Гостиница. Ресторан. Набережная. В горы не ходи, там и сорваться можно. Случается. А сейчас попроси своего бухгалтера подняться. Он гайки крутить умеет, мы видели.
– До встречи. – Артеменко поклонился и вышел. «Прав Гуров. Я тоже прав. – Отари вернулся к столу. – Плохо. Пахнет совсем плохо. Смертью. Кто? И кого? Пустяка не знаем. Главного пустяка. Если бы этот человек был чистый, никогда бы не разрешил разговаривать с собой на „ты“. Никогда».
Когда Кружнев, тихо постучав, вошел, Отари вяло сказал:
– Садитесь, пожалуйста. Спасибо, что пришли, Леонид Тимофеевич, – он потер свою голову. – Ох, так зачем же я вас пригласил?
Кружнев взглянул виновато, пожал плечами, еще больше ссутулился.
– Не знаю, но я чем могу.
– Так, дорогой. – Отари сосредоточился. – Вы вчера ужинали в ресторане гостиницы. Кто находился за столом?
– Ужинали. – Кружнев виновато кивнул. – За столом? Майя, был, естественно, и Владимир Никитович, ну и Толик, куда от него денешься.
– А Лев Иванович?
– Отсутствовали.
– А что он за человек, этот Лев Иванович? Куда подевался дорогой? Все вместе были, а вчера пропал?
– Этого не знаю. – Кружнев смущенно улыбнулся, старался не рассмеяться, так как тоже знал, где и кем работает Лев Иванович Гуров.
Вчера вечером Артеменко, слегка захмелев, рассказывал о Гурове, его профессии и непонятной конспирации.
Отари об этом не догадывался, но почувствовал, что начал беседу неправильно, и круто свернул.
– Между Майей и Артеменко был разговор, мол, утром вместе ехать на машине?
– Вместе? Нет. Днем они о какой-то поездке спорили. А вечером Владимир Никитович сказал, мол, утром поеду, привезу все в лучшем виде.
– Точно?
– Абсолютно.
– Значит, ехать должен был Артеменко?
– Он хотел ехать, а поехал бы я, – ответил Кружнев. – Понимаете, чуть позже Майя пригласила меня танцевать. Я смутился, она красавица, высокая, статная, а я вот, – он повел плечами, для большей убедительности встал. – Понимаете? Танцуем, она мне шепчет «Ленечка, миленький… – она так меня порой называет, – давай этого самодовольного типа разыграем. Я тебе дам ключи от машины и деньги, смотайся на базар, купи огромный букет роз».
Отари поднес к лицу растопыренную пятерню и сказал:
– Вах! – И почему-то добавил: – Мама мия!
Когда первого сентября Леню Кружнева привели к празднично украшенной школе, его не хотели пускать.
– Мамаша, не морочьте мне голову, мальчику от силы пять лет, – шипела директорша, одновременно улыбаясь другим детям и родителям. – Все желают вырастить вундеркиндов, не калечьте ребенка!
– Но мы же подали документы, прошли собеседование, – шептала Ленина мама.
Тщедушный Леня, придавленный огромным ранцем, крутил стриженой головой, уши у него торчали прозрачными розовыми лопухами.
– Не знаю, кто у вас принял документы! Мамаша, отойдите! Здравствуйте, ребята, поздравляю…
– Мама! – тонким звенящим голосом сказал Леня. – За мной не приходи, я вернусь сам! – Он подошел к директрисе, запрокинул голову так, что затылок уперся в ранец: – Мне восемь лет, я умею читать и писать! Вы не имеете права… – и прошел мимо растерявшейся руководительницы.
Дети, как известно, бывают жестоки, и одноклассники попытались над Леней подшучивать и издеваться. Но быстро отказались от своей затеи. Леня был мал и тщедушен, но отважен и неукротим, как дикий звереныш. Стоило ему почувствовать опасность, он бросался в атаку, не думая о соотношении сил и последствиях, вцеплялся в волосы, впивался в лицо ногтями, хватал зубами, стремясь причинить обидчику боль.
Леню не любили и одноклассники, и преподаватели, однако все признавали его незаурядность.
И в десятом он походил на семиклассника, но учился, как бог, дрался, как дьявол, первым никого не трогал, на девчонок не обращал внимания, но при необходимости защищал их. Разговаривал с ними сухо, покровительственно, называл всех одинаково «Дульсинеями», будто не знал имен и фамилий.
Никто не догадывался, какие страсти бушевали в этом маленьком человеке, о чем он думал, о чем мечтал. С пятого класса Леня ежедневно делал гимнастику. И хотя плечи у него не раздались, но тело стало твердым.
В десятом, на уроке физкультуры, признанные богатыри класса затеяли соревнования по подтягиванию на кольцах. Девчонки, естественно, болели, а Леня молча стоял в стороне. Когда чемпиону победно подняли руку, Леня принес табурет – иначе он достать кольца не мог – и подтянулся на одной руке больше, чем чемпион на двух.