С собой я принесла фотографию Жанны и поступила так, как это делали ведущие в одной популярной телепередаче: попросила рассказать о женщине на фото. Фарида долго вглядывалась в снимок, водила над ним рукой, время от времени впиваясь в меня пронзительным, но при этом слегка затуманенным взором.

Минуты шли, и взгляд ее постепенно становился все более растерянным. Фарида смотрела то на меня, то на фотографию сестры и молчала. Я ждала, не понимая, что происходит, и хотела уже спросить, в чем дело, но тут Фарида нервным движением отодвинула от себя снимок и сказала:

– Извини. Не могу помочь.

– Почему? Что-то не так?

– Я не вижу ее. Как объяснить… – Фарида помассировала виски тонкими пальцами. – Обычно человек или на этом свете, или с мертвыми. Но эта женщина… Она как будто не здесь и не там, а где-то между. А когда пытаюсь понять, перед глазами появляется круг.

– Круг? – не поняла я.

– Да, – раздраженно ответила Фарида. – Круг или что-то вроде кольца…

Она снова замолчала, и я спросила:

– Это все? Больше ничего не видите?

– Она не третьего числа родилась? – вопросом на вопрос ответила ясновидящая.

– Нет, одиннадцатого.

– Может, в марте? Или была третьим ребенком в семье?

– В феврале. И Жанна первенец, – недовольно проговорила я. Что за тычки пальцем в небо?

– Кроме круга в голове постоянно крутится цифра три. Не знаю, ничего не понимаю!

Фарида была явно расстроена, и я тоже. На шарлатанку она не похожа. Ведь не начала же плести про разлучницу-соперницу или что-то подобное. Не пыталась наговорить всего и побольше, в расчете что-нибудь да угадать. Похоже, она вправду видела то, о чем говорила, и не могла понять, что видит. Круг и тройка – что это может означать?

Я уже одевалась, собираясь уходить, когда Фарида вдруг сказала:

– Вот еще что. Она не одна такая. Есть другие кроме нее.

Говорят, нечего Бога гневить. Нельзя жаловаться, что плохо живешь, потому что Он услышит, рассердится и покажет тебе: может быть намного хуже.

Я вроде и не жаловалась, только горевала, боялась, пыталась дознаться до причин случившегося с Жанной и Дашей. Но хуже все равно стало. В конце декабря умер папа. Если в этой ситуации вообще можно говорить о благодарности, то я благодарна Всевышнему, что отец ушел легко. Просто не проснулся утром.

Хотя и тут есть сомнения. Как знать, может быть, кто-то навестил его в предрассветной мгле. Возможно, он открыл глаза, пробудившись среди ночи, и увидел безмолвно стоящую рядом с кроватью молодую женщину, которая держала на руках маленькую девочку. Они пришли к нему, и он попросил их остаться, но вместо этого отправился следом за ними…

В воскресенье после полудня я, как обычно проведав родителей, уехала в Казань. Думала, что мы снова увидимся на следующие выходные, но уже во вторник вернулась в Ягодное, чтобы заниматься похоронами.

В последнее время, как взялась записывать эту историю, я особенно часто вспоминаю отца. Он стоит перед моим внутренним взором, как живой, и мне чудится, что он по-прежнему там, в живописном поселке за Волгой. Не в могиле, а в доме, который построил для мамы и нас с Жанной. Колдует в своей мастерской, белит яблони, подстригает газон. Сидит с книгой или газетой на диване в гостиной, возится с Дашей, помогает маме готовить ужин…

Счастье, что я держу в памяти его лицо и голос, походку и жесты, а значит, это правда – он все еще жив.

У меня папины густые, жесткие волосы с рыжеватым отливом – я всегда коротко стригла их, светло-ореховые глаза, пшеничные брови и ресницы, которые я в юности упорно красила в черный цвет. Он подарил мне веснушки и немного неуклюжую, как мама говорила, жеребячью худобу. Когда мне особенно плохо, я разговариваю с ним – бывает, что и вслух. Я знаю, что он слышит меня, хотя никогда не отвечает.

Теперь, когда говорить мне больше не с кем, только с ними, ушедшими, отец – мой лучший собеседник. Я брожу по своей пустой квартире, в которую больше не пускаю гостей, и с отчаянной настойчивостью спрашиваю отца: как бы ты поступил на моем месте? Одобрил бы то, что я собираюсь сделать? Но чаще задаюсь вопросом: нет ли другого выхода? Может, оттуда, где он сейчас пребывает, виднее?..

Лет пять назад отец решил купить участок на местном кладбище. Мама была против. «Зачем напоминать смерти о себе? – сердилась она. – Так и накликать можно. Помрем – похоронят, найдется местечко, никто еще поверх земли не оставался, всех закапывали».

Кто знает, может, она и оказалась права. Но отец рассуждал иначе. Говорил, что в скорбный час хотя бы об этом беспокоиться не нужно будет. Лучше все заранее предусмотреть и обо всем позаботиться.

Папа много лет работал строителем. Как для живых дома возводил, так, видимо, и мертвым хотел обеспечить пристанище.

Участок выбрал красивый, возле двух молодых рябин. Они пламенеют ягодами, точно льют по умершим алые бусины слез.

Папа и в самом страшном сне не мог увидеть, что первыми обитателями этого уголка станут его дочь и внучка. Он сколотил скамеечку и столик, и они с матерью часами просиживали у дорогих могил.

А теперь вот и для него самого приготовили последнее прибежище.

Мама после смерти отца вела себя собранно и мужественно. Я ожидала, что она будет не в силах подняться с кровати и мне придется взять на себя организацию похорон и поминок. Однако я оказалась лишь на подхвате: мама была полна решимости сделать для своего Володи все, что нужно, сама.

Отношения родителей всегда казались мне идеальными. Мама с папой никогда не ругались и не выясняли отношений – по крайней мере, при нас. Если матери случалось поднимать тему развода, говоря, разумеется, о ком-то другом, она всегда при этом крестилась, как при упоминании о нечистой силе, и добавляла: «Упаси Бог!» Развод с отцом пугал маму и одновременно находился за гранью ее понимания. Думаю, папа испытывал по данному поводу схожие чувства.

Я никогда не представляла родителей в отрыве друг от друга. Даже подумать страшно, какой одинокой мама чувствовала себя без отца.

Начальство снова вошло в положение, и я была рядом пару дней после похорон. Но скоро пришлось выйти на работу – номер «горел». Маму я оставить тоже не могла: жила с ней в Ягодном, приезжала туда вечером, а утром катила обратно. Она, конечно, говорила, что нечего мучиться, мотаться туда-сюда в такую даль, но я видела: она ждет меня, боится ночевать одна в опустевшем доме, который стал для нее слишком большим.

Тридцатого декабря, когда наша редакция отправилась на новогодний корпоратив, у отца был девятый день. Эта дата стала еще одним рубежом. Вся моя жизнь превратилась в сплошную череду «до» и «после». Причем «после» раз от разу становилось все хуже и горше.

До этой черты мама была погружена в себя и убита горем.