Снаружи, работая на холостых оборотах, дожидался служебный седан. Габриель закинул в салон на заднее сиденье сумку с вещами и забрался следом. Взглянул на часы — но не на время, а на дату: 27 сентября. Когда-то это был его любимый день в году.

— Как тебя зовут? — спросил он водителя.

— Лиор.

— Откуда ты, Лиор?

— Из Беэр-Шевы.

— Хорошо там было в детстве?

— Есть места и похуже.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать пять.

Двадцать пять… Почему именно двадцать пять? Габриель вновь посмотрел на часы — не на время, на дату.

— Какие у тебя инструкции? — спросил так некстати пришедшегося двадцатипятилетнего водителя Габриель.

— Мне велено доставить вас в аэропорт Бен-Гурион.

— И все?

— Предупредили, что вы можете попросить сделать остановку по пути.

— Кто? Узи?

— Нет, — мотнул головой водитель. — Старик.

Выходит, помнит… Габриель взглянул на часы. Тот самый день…

— Ну так что? — спросил водитель.

— В аэропорт.

— Без остановок?

— Одну сделаем.

Водитель медленно, будто вписываясь в похоронный кортеж, отъехал от тротуара. Даже не спросил, где Габриель хочет остановиться. Сегодня был тот самый день, и Шамрон о нем не забыл.

* * *

Доехав до Гефсиманского сада, они стали подниматься по узкой извилистой дороге к Масличной горе. Габриель вошел на погост и двинулся через море надгробий, пока не отыскал могилу Даниеля Аллона, родившегося 27 сентября 1988 года и погибшего 13 января 1991-го. Погибшего снежной ночью в Первом районе Вены, в синем «мерседесе», который взрывом бомбы разнесло на куски. Взрывчатку заложил палестинский террорист Тарик аль-Хурани, по прямому приказу Ясира Арафата. Убить хотели не Габриеля — это стало бы для него слишком щедрым подарком. Тарик и Арафат хотели покарать его, заставив смотреть на гибель жены и ребенка, чтобы остаток жизни он провел в горе, как палестинцы. Правда, по одному из пунктов план провалился: Лиа пережила покушение и содержалась теперь в психиатрической лечебнице на горе Герцля, заключенная в темницу памяти и обожженного тела. Поврежденный посттравматическим стрессом и психотической депрессией, ее разум вновь и вновь переживал взрыв. Порой случались короткие периоды ясности, и во время одного из таких перерывов Лиа разрешила Габриелю жениться на Кьяре. «Взгляни, Габриель, — сказала она. — От меня ничего не осталось. Одна лишь память».

Габриель посмотрел на часы, на сей раз сверяясь со временем. Он еще успевал попрощаться, последний раз пролить слезы. Последний раз попросить прощения за то, что не проверил машину, прежде чем Лиа завела мотор. Затем он на негнущихся ногах покинул каменный сад, в день, который некогда был его любимым днем в году, и сел в машину, за рулем которой сидел паренек двадцати пяти лет.

Пареньку хватило такта молчать по дороге в аэропорт. Габриель вошел в терминал как обычный турист и сразу же направился в комнату, предназначенную для агентов Конторы, где подождал посадки на рейс. Устроившись на месте в салоне первого класса, Габриель вдруг испытал совершенно непрофессиональное желание позвонить Кьяре. Впрочем, он тут же использовал техники, которым еще в юности обучил его Шамрон, — и мысленно отгородился от супруги. Для него и она, и Даниель, и Лиа на время перестали существовать, уступив место Мадлен Хэрт, пропавшей любовнице британского премьер-министра Джонатана Ланкастера. Самолет взлетел в темнеющее небо, и Габриель мысленным взором увидел Мадлен, написанную маслом на холсте — вместо купающейся Сусанны. Из-за ограды за ней подглядывал мужчина с угловатым лицом и узкими злыми губами. Человек без имени и родины. Забытый человек.

Корсиканцы утверждают, что если подойти к их острову с моря, на лодке, то можно учуять запах особого местного кустарника еще до того, как вдали покажется восстающая из моря изрезанная береговая линия. Прилетевший первым утренним рейсом из Орли, Габриель не смог проверить, так ли это на самом деле. Лишь когда он отправился на юг за рулем арендованного «пежо», то уловил в воздухе ароматы дрока, вереска, ладанника и розмарина, приносимые ветром с холмов. Корсиканцы называли кустарник маккия. Маккией приправляли еду, топили очаги, и в ней же спасались во времена войны или вендетты. Если верить корсиканской легенде, то человек, пожелавший скрыться, мог вечно прятаться в зарослях маккии. И такого человека Габриель знал. Потому и надел ожерелье с коралловой рукой.

Спустя полчаса он свернул с прибрежной дороги и направился в глубь острова. Запах маккии сделался гуще, как и ее заросли вокруг городков. Как и древняя земля израильская, Корсика не раз подвергалась вторжениям: после падения Римской империи, например, вандалы устроили такой набег на остров, что местные жители вынуждены были покинуть прибрежную зону и укрыться в горах. Страх перед чужаками со временем не исчез; когда Габриель проезжал мимо затерянной в холмах деревушки, какая-то старуха ткнула в его сторону защитным знаком: оттопырила указательный палец и мизинец, дабы защититься от occhju — сглаза.

За пределами деревни дорога переходила в узкую грунтовую полосу, огороженную с обеих сторон плотными стенами маккии. Через милю Габриель подъехал к границам частных владений: ворота были открыты, однако в проеме стоял внедорожник, укомплектованный парой охранников. Габриель заглушил мотор и положил руки на руль, ожидая, пока охранники соизволят подойти. Наконец один вылез из внедорожника и вальяжно — взяв в одну руку пистолет, а другую заткнув за пояс — направился к машине Габриеля. Молча — просто выгнув толстые брови, — поинтересовался целью визита.

— Я к дону, — сказал Габриель по-французски.

— Дон — человек занятой, — с корсиканским акцентом ответил охранник.

Габриель снял с шеи амулет и протянул его корсиканцу. Тот улыбнулся.

— Я посмотрю, что можно сделать.

* * *

На Корсике ничего не стоило начать кровавую войну: достаточно было кого-нибудь оскорбить, обсчитать на рынке, расторгнуть помолвку, обрюхатить незамужнюю женщину… Из крохотной искры разгоралось нешуточное пламя возмездия: то быка забьют, то срубят плодоносное оливковое дерево, то подпалят дом. После принимались и людей убивать. Так могло длиться очень долго, на протяжении целого поколения, пока стороны не заключали мир или не забывали вражду, просто устав от нее.

Обычно корсиканцы убивали врагов лично, но были и те, кто нуждался в помощи посторонних: например, известные люди, которые брезговали обагрять руки кровью или опасались ареста, изгнания; женщины, которые не могли убить сами и за которых никто не убил бы. Такие люди полагались на профессионалов, известных как taddunaghiu. И обращались почти всегда к клану Орсати.

На земле Орсати росли прекрасные оливы, их масло на Корсике считалось сладчайшим, но сами Орсати жили не просто отжимом масла. Никто не смог бы наверняка сказать, скольких отправили на тот свет убийцы из этого клана за века его истории. Не знали точного числа даже сами Орсати, однако местные поговаривали, дескать, жертв было тысячи. Их могло быть и больше, не повинуйся клан строгому кодексу: Орсати не брались за дело, не убедившись предварительно, что нанесенное заказчику оскорбление и впрямь достойно кровопролития.