— Ты видел законы, которые этот бесенок убедил подписать отца?

— Так что дурного? Учиться дурней обязал. Дело доброе.

— Это наше дело! Учиться али нет!

— Неужто детей в тьме невежества оставишь?

— Нет, конечно.

— Так чего же тебе не нравится?

— Я сам хочу решать! А он мне руки выкручивать надумал!

— И много нарешали? — усмехнулся Василий. — Образованного среди аристократов — днем с огнем не найти. Поди на печи лежать сподручнее. На посмешище всей Европы.

— А то там также руки выкручивают? Что-то я не приметил.

— Они и сами стараются. Редкий граф или барон ныне в том же Париже не обладает хорошим уровнем образования. Это просто не прилично оказаться в светском обществе, проявляя неотесанность.

— Так мы и сами справимся. Зачем нас подталкивать?

— Так в чем же дел? — усмехнулся Голицын. — Что-то я не вижу рвения.

— Ты что, поддерживаешь эти законы?

— Я не против них. Тем более, что в их написании опирались именно на Европу. Тот же майорат он там во всю процветает. И обязывает младших сыновей обучать, с тем, чтобы выгнать потом на улицу. Алексей это все просто оформил по уму.

— Отрабатываешь освобождение из ссылки? — усмехнулся собеседник.

— Меня освободили под определенное дело. Я его выполнил. Перевыполнил. Али про лошадей персидских забыл? Дальше я никому ничего не должен. Скорее это мне должны. Впрочем, это пустой разговор. Нравится тебе эта семейка или нет — другой нет.

— Почему же?

— Ну ка? И кого ты метишь вместо Романовых?

— Вместо эпилептика и бесенка? Старинных Рюриковичей.

— Брось. Там все — седьмая вода на киселе. У нас с тобой, если так подумать, прав как бы не больше на престол, чем у них.

— Не скажи. О Шуйских ты позабыл?

— Тех, что в Польше живут и католичество приняли?

— Ты на это не смотри. Перекрестятся в православие. Как запахнет престолом — мигом все провернут.

— На кой бес нам они сдались?

— Если бы не Борис Годунов, то трон унаследовали именно Шуйские. Законно. А после пресечения старшей ветви он отошел бы младшей ветви. Они законные наследники.

— Самому не смешно? — усмехнулся Голицын.

— За ними силы нет. Вообще. Понимаешь? А значит они будут слушать наших советов. Так что законность им это поднимает крайне.

— Соблазнительно звучит. Но… ответить мне на вопрос. Через сколько часов Алексей узнает о твоих словах?

— Если ты не расскажешь ему, то очень нескоро или вообще никогда.

— Вот как? — оглянулся Голицын. — Здесь все свои?

— Да.

— И как ты представляешь себе возведение тех Шуйских на царство?

— Соберем Земский собор и изберем. Вместе с тем, утвердим Конституцию, в которой строго опишем наши права и место царя.

— Как в Речи Посполитой?

— И как в Англии. Там ведь король силы не имеет. Как парламент скажет, так и будет. А в парламенте кто? Мы… — он улыбнулся.

Василий Голицын промолчал.

— Пойми — это наш шанс. Упустим — и этот эпилептик с бесенком загонят нас под лавку. В угоду своим дурным грезам.

— Таким уж и дурным? Али войско ныне московское худое? Их же грезы. Да и турка побили. Крымчаков под руку подвели.

— Брось — то до первого промаха. Сам же знаешь — турок спит и видит, как все возвернуть. А те торговые договора не стоят бумаги, на которой они написаны.

— Пусть так. Но разве в былые года о таком мы могли хотя бы мечтать? Не все так плохо в их делах.

— Они словно одержимые.

— Зря ты так. Отец горяч, да. Но сын весьма разумен. С ним можно разговаривать.

— Это ведь он этот вздорный закон предложил!

— Он выполнял просьбу отца, насколько я знаю.

— Просьбу?

— Ну хорошо — приказ. Петр спит и видит, чтобы вся страна служила. Поверь — сын лишь делал то, что хотел отец. И он еще неплохо этот закон написал.

— Ты это называешь неплохо?

— А как бы сделал Петр? Просто обязал всех служить. Я знаю. Слышал. Он сам так и говорил. Как сделал Алексей? Написал закон, которые открывает массу возможностей для влиятельных домов. Да, нужно будет шевелиться. Но он ведет к увеличению нашего влияния, а не наоборот.

— Тебя послушать, так он молодец.

— А он и молодец. Во всяком случае Алексей намного лучше любых Шуйских. Да, он непростой человек. Но с ним можно договариваться.

— Ой ли?

— Разве четыре года назад он не пошел на соглашение? — усмехнулся Голицын. — Петр на его месте просто повел войска на Москву и всех причастных вырезал бы. Он в ярости меры не знает. А Алексей обошелся малой кровью. Хотя мог просто подчистить всех причастных. И Леша не Петр. Он бы точно докопался до каждого причастного. Или ты сомневаешься в том, что царевич поименно знает участников того заговора? Серьезно? Ты разочаровываешь меня.

Собеседник недовольно пождал губы.

— И вообще — нам пора заканчивать этот разговор.

— Отчего же?

— Ты очень сильно недооцениваешь Алексея. А я вот не сильно рвусь оказаться в новой ссылке. Да и вам, полагаю, она ни к чему.

— Нас окружают верные люди.

— Если вы хотите вести игру против Алексея, то я бы на это не надеялся. К тому же, царевич намедни мне одну песенку напел. Я тогда подумал — к чему бы это. А теперь понимаю. Судя по всему, он знал, что вы готовите этот разговор. И играет с вами как кошка с мышкой.

— Что за песенка? — напряженно спросил молчавший до того мрачный аристократ в годах.

— У нас в стране на каждый лье по сто шпионов Ришелье, мигнет француз — известно кардиналу. Шпионы там, шпионы здесь, без них не встать, без них не сесть. Вздохнет француз — известно кардиналу…

В комнате воцарилось молчание.

Вокруг кутила ассамблея. А тут, в отдельной комнате дворца, все заткнулись и зависли.

— Так что, если вы позволите, я оставлю вас. На дыбе, знаете ли, не очень удобно висеть, а его терпение не безгранично…

С этими словами Василий Голицын вышел. Да и остальные постарались «рассосаться». Причем быстро. И постоянно озираясь.

Минут через пятнадцать, поблуждав, уже немолодой князь приметил Алексея. Он крайне не любил эти все ассамблеи отца. Но посещал. Больше для того, чтобы послушать. Пьяные много чего интересного болтают…

— Ты позволишь? — спросил царевича Василий Голицын, указав на диван.

— Да, конечно, — ответил Алексей, сдвинувшись.

— Скучаешь я погляжу? — усмехнулся князь, усевшись рядом.

— Мудрецы говорят, что сытый голодного не разумеет. Но мне кажется трезвый пьяного куда сильнее не понимает.

— Ой ли? Ты, я гляжу, внимательно слушаешь.

— А что мне еще остается?