Слышал Странников о породистой прокурорской кобылке, приятель Гришка Задов в своё время выдвинул её в качестве исполнительницы на главную роль в весёлом водевильчике. Красива, но Странникову не понравилась — писклява и манерна, таких в театре пруд пруди. К тому же брюнетка, а Гришка будто забыл, как секретарь к ним относится. «А главное — Задов давно объездил кобылку сам, когда репетировал, — усмехнулся Странников. — А где Гришка пенку снял, там уже делать нечего».

Странникова снова качнуло, он и сам понимал теперь, что его развезло. Обычно он крепился до прихода девушек, держался. Но тут рядышком с ним Константин Стрельников устроился за столом, а у того душа жаркая, один тост, второй, да всё подливает и подливает до полной. Он моргал Иорину, но пройдоха не уследил.

«Да, дела… — опёрся Странников на перила, — перебрал лишку. А Глазкин, хлюст, значит, клюнул на артисточку… Знает, у неё отец — важная персона. В торговом отделе столоначальником значится. Кряхтят и стонут от него рыбопромышленники, гребёт с них деньжата, когда с просьбами суются. Вестимо, Стрельников на поклон к нему не ходит, но всё это до поры до времени, а коснётся — будущий зятёк подсобит…

А в театре со временем невеста Глазкина перестала появляться. Выходит, жених запретил ей эксперименты на подмостках. Запретил… Но, как говорится, запретил одно, она другие увеселения найдёт…»

— Василий Петрович, я вас провожу, — перебил ему мысли вертящийся подле Иорин.

— А где Константин Михеич? — оглянулся Странников. — Что-то не видать его?

— Так они вон… С Павлом Тимофеевичем Глазкиным секретничают.

— С Павлушкой?

— Отделились. Вы на крылечке размечтались, они и раскланялись.

— Раскланялись?

— Расцеловались.

— Ну раз так…

— Я вас тоже окликал, задумались вы.

— Да воздух-то какой! — нашёлся он, отвернулся от Иорина, да и от прокурора со Стрельниковым. — Воздух какой! А, Игорёк? Засмотрелся я на небо звёздное, а они, значит…

— Торопился Павел Тимофеевич. Он, по всей очевидности, пригласил Константина Михеевича в ещё какое-то заведение?

— Это проказник-то наш? Жених?

— Он.

— Что за бред ты несёшь!

— Я краешком уха слышал, будто звал он Константина Михеевича квартирки Тамары Павловны проведать.

— Александровой? Проститутки этой?

— И про квартирку Мерзининой был разговор.

— Вот как! Притонов им захотелось!

— Дело вкуса, Василий Петрович, — изобразил улыбку Иорин. — Они ведь высокие материи взялись обсуждать.

— Материи? Это ж на какие высокие материи их понесло, голубчик? Мало им Татьяна Андреевна угождала?

— Госпожу Домонтович, извиняюсь, упоминали.

— Кого-кого? — Странников аж приостановился.

С помощью Иорина он минутой раньше сошёл с крыльца, и теперь они шествовали вдоль улицы, направляясь к портовому саду, недалеко от которого проживал секретарь губкома.

— Может, я и ослышался, но они про нездешнюю дамочку вели разговор, — не сдавался Иорин. — У них в Саратове общие корни, земляки они, оказывается.

— Вот даже как! — крякнул Странников. — Везёт стряпчему. Сам Стрельников в земляках оказался. Ценней знакомства не найти! Ну, держись теперь, Константин Михееич! То-то Павлушка рвался до него. Теперь не успокоится, пока не выпотрошит наизнанку.

— Так вам он и обязан…

— Мне? Зря ты, Игорёк. Язык у тебя, гляжу, длинный…

— Да я не в этом смысле, Василий Петрович! — изменилось лицо лизоблюда. — Я в смысле…

— А я в том самом смысле! — посуровел Странников. — Я не посмотрю, что Мария моя тебе покровительствует. Ишь, примостился! Чем берёшь старушек?

— Да какая же она старушка, Василий Петрович? Дама бальзаковского возраста!

— Поговори… бабий угодник…

— Да я, Василий Петрович, и ни мыслишки какой…

— Чего?! В три шеи погоню! Забыл, кто перед тобой? Перед тобой ответственный секретарь всего губкома! Щенок!..

— Василий Петрович!..

— Язык-то прищеми, а то сам прижгу. А дамочку ту как они именовали?

— Александрой! Александрой Михайловной, кажется.

— Кажется, — передразнил Странников и усмехнулся, успокоившись. — В мире одна Александра Домонтович была. И имя её…

— Умерла?

— Стыдно, молодой человек! Не знать таких женщин!.. Замуж вышла! И зваться стала Коллонтай Александрой Михайловной. Первая и единственная в правительстве Советской России! Валькирия революции! Вот как прозвали её наши враги… Впрочем, и друзья. И она этого заслужила. Нарком призрения! Женсовет в государстве создала!

— Что-то друзья наши про неё в другом смысле упоминали, Василий Петрович, — ехидно ухмыльнулся Иорин, заботливо беря Странникова под локоток, и они не спеша проследовали дальше. — Интересовали их, я бы сказал, совсем иные её увлечения.

— Мужики, что ли?

— Как сказать… Не то, чтобы…

— Эх ты, лягушачья душа! И мнения своего боишься. А вот Александру Михайловну это не пугает, — он задумался, напряг память, но сказывалось выпитое спиртное. — Вполне возможно. Увлекались ею великие мужи, и она увлекалась.

— Они её сравнивали с нашей Венокуровой. Тоже женсоветом руководит.

— Ну-ну! — пригрозил Странников, выдернул руку, поводил большим пальцем под носом спутника. — Опять зарываешься! Не позволю!

— А я и не заикался, Василий Петрович, — уже смелее не уступал тот. — Куда нам? Катерина Сергеевна Венокурова — сущий ангел против того, что Павел Тимофеевич насчёт Валькирии той размышлял.

— Давай, выкладывай всё как есть, — споткнулся Странников, но Иорин его удержал. — Выкладывай, выкладывай. Не бойся.

— Про эрос у них разговоры велись.

— Про эрос? Ты не перепутал ничего? — снова споткнулся Странников, ноги его заметно заплетались, да и языком он стал владеть хуже, с трудом собирая фразы. — Эрос? Это же бог любви, болван.

— Знамо дело.

— Так что же шепчешь на ухо? Никакой крамолы не нахожу.

— С Эросом они Валькирию и упоминали.

— Глупости какие-то!

— Могу поклясться!

— Глупости молодости, я хотел сказать, — приостановился Странников, неведомой силой его привалило к забору, и лёгкий Иорин не смог с ним справиться: ни оторвать, ни двигаться дальше не получалось.

— Не интересуетесь вы, молодёжь, ничем, — продолжал между тем Странников, делая мудрое выражение лица. — А надо читать и книги, и газеты. Алексея Максимовича, конечно, в первую очередь, но и эту самую Валькирию. Мысли у неё тогда были бурными, потому как сама молода и горяча. Насчёт того самого Эроса пролетарского она, естественно, опережает время. Но насчёт стакана воды — права. Слышал небось её теорию про стакан воды? — Странников упёрся в грудь Иорину. — Слышал, спрашиваю?