Попал! Там, где только что чернела фигура всадника, взметнулась и опала высокая волна снега. Продолжая глядеть вперед поверх прицела, Степан видел, как бьет ногами упавшая лошадь, как она тянет вбок гибкую шею и снова роняет голову на снег. Рядом с лошадью выросла человеческая фигура, Гончар подвел мушку под нее, выстрелил, передернул затвор и выстрелил снова по тому месту, куда повалился противник. Вскочил, перебежал вперед, упал в снег. Прижимая винтовку к груди, откатился в сторону. Перезарядил и снова прицелился. Он хорошо видел черную куртку противника, его сгорбленную спину между двумя снежными кочками. Спина оставалась неподвижной, и Гончар тщательно подвел мушку, целясь в снег ниже виднеющегося силуэта, задержал дыхание и выстрелил. Противник едва заметно вздрогнул и застыл.

"Надо проверить. Иди проверь", — приказал себе Степан. Ноги не слушались его, но он все же дошел до убитого, опираясь на винтовку, словно старик на клюку.

Напарник Сиплого лежал, неловко подогнув под себя руку. Снег вокруг него уже пропитался кровью.

— Готов. — Степан опустился на четвереньки.

Его вывернуло наизнанку. Одной желчью. Он запихнул в рот обжигающие комья снега, с трудом разжевал и проглотил, и его вырвало еще раз.

Наконец он смог подняться на ноги. Отломил еловую ветку, откусил кончик и долго жевал хвою. Его еще пошатывало, но он все же нашел в себе силы подобрать обе винтовки и вернуться с ними к стоянке. Он держал их у груди, как держат младенца, потому что у винтовок не было ремней.

Девушка и двое малышей возились над телом Ке Шау Тина. Они с трудом перекатили его на одеяло, расстеленное на снегу, а потом схватились за передние углы и потянули к лесу.

Гончар поставил винтовки у стены вигвама и шагнул к девушке, чтобы помочь ей, но она, не останавливаясь, приказала:

— Делай свое дело.

— Какое дело?

— Забери у белых оружие, деньги и одеяла.

Она произнесла это так деловито и спокойно, словно попросила вынести мусор. И Степану ничего не оставалось, как изображать полное равнодушие, наклоняясь над трупом Сиплого, от которого шел резкий и тяжелый запах крови.

Расстегнув оружейный пояс, Степан вытянул его из-под тяжелого тела. Кобура с револьвером оказалась привязанной к бедру тонким ремешком. Заскорузлый узел не поддавался окоченевшим пальцам, и Гончар просто разрезал его своим ножом.

Он долго возился с карманами, переворачивая стынущий труп. Еще больше времени потратил он на второго и не сразу догадался, что надо обыскать еще и седельные сумки, а потом мучился, доставая их из-под убитой лошади. Краем глаза он видел, как малыши с девушкой вернулись за телом старухи и оттащили труп в лес по окровавленному следу. Он нашел в сумках патроны в бумажной упаковке и четыре кожаных мешочка с монетами. В кармане напарника оказалась свернутая в трубку пачка долларов, и Гончар переложил ее к себе в куртку, во внутренний карман с молнией, где обычно хранил деньги. Его куртка и джинсы были облеплены красным снегом, но он уже не обращал внимания на кровь. Когда же Степан сложил все трофеи у вигвама, девушка с малышами вернулась из леса.

Она подошла к поникшему костру, над которым висел котел, и подобрала со снега длинную деревянную ложку.

— Иди сюда, — позвала она Степана. — Печень сварилась. Ешь.

Они сидели вместе с детьми вокруг костра и по очереди вылавливали из котла кусочки печени. Степан не ощущал никакого вкуса, но еда наполнила его теплом и силой.

— Надо уходить отсюда, — сказала девушка.

— А что делать с убитыми?

— Мой брат, мой племянник и мать моего мужа — они лежат вместе с родными и соседями. Брат давно приготовил место для всей семьи. А белых съедят звери и птицы. Если хочешь, можешь похоронить их так, как это у вас принято.

— Нет. Не хочу. Ке Шау Тин был твоим братом?

Она не ответила.

— Извини за дурацкий вопрос, — сказал Степан. — Я просто думал, что ты его дочь.

— Мое имя Me Cay Бис[3], — сказала она. — Ты можешь называть меня Саби. Когда я работала у белых, хозяйка называла меня Саби.

— А мое имя Степан. Но ты можешь называть меня Стивен.

— Стивен, нам надо уходить.

— Куда мы пойдем? Мне надо на почтовую станцию, там я буду ждать доктора Фарбера.

— Мы проводим тебя до станции.

— А потом? Куда ты отправишься с маленькими детьми?

— На Верхнее болото или на Красную реку. Там еще могут быть наши родичи. Давай собирать вещи.

— У меня нет вещей.

— Лошадь, оружие, шкуры — теперь это все твое. — Она встала, и вместе с ней поднялись со снега оба малыша.

— Нет, — покачал головой Степан. — Шкуры я отдам профессору. А лошадь и оружие — тебе.

— Лошадь я возьму, — согласилась Саби. — Оружие разделим поровну. Если тебе все равно, то я возьму "спрингфилд", а винчестер и кольты оставь себе.

— Это у вас называется "разделить поровну"?

Степан Гончар взвесил на ладони мешочки с монетами. Все они показались одинаковыми по весу, а внутрь он даже не стал заглядывать. Один кисет он опустил в карман.

— Деньги мы тоже разделим "поровну", — сказал он, вложив три оставшихся мешочка в руки девушки. — Совсем забыл, я же должен отдать чеки. Один чек за каждую пару шкур. Сколько их там?

Они подошли к серой лошади, которая смирно стояла в сторонке, и пересчитали шкуры, свисавшие из-под седельной сумки. Двенадцать пар. Все с берестяными бирками, на которых были выжжены какие-то линии и фигурки. На другом боку лошади висели еще две связки, в каждой по десять шкур. Все они тоже были с бирками.

— Я знаю, чьи это бобры, — сказала Саби, разглядев рисунки на бирках. — На Верхнем болоте стояла семья Во Гон Бью. Он не мог продать эти связки. Значит, он убит. Значит, мне незачем уходить на Верхнее болото.

Степан вспомнил, о чем говорили убийцы, и спросил:

— Почему они назвали этих бобров золотыми?

— Не знаю.

— Как думаешь, профессор поймет, что тут написано?

— Он поймет, — сказала Саби и напомнила: — Чеки. Двенадцать чеков.

— Здесь больше шкур.

— Моих только двенадцать пар.

Гончар достал блокнот и отсчитал дюжину страниц. Он присел, положил блокнот на колено и складным ножом аккуратно отрезал чеки.

— Хороший нож у тебя, — сказала Саби, пряча листки в рукав. — Такие не продаются в нашей лавке. Я никогда не видела таких. Даже у хозяина, а у него много ножей.

— Извини, я не могу отдать его тебе. Это память.

— Память об умершем родиче?

— Вроде того. Ну, давай сворачивать твои палатки.