Не желая признавать поражение, Ронинг ухватился за пышный хвост. Это было ошибкой: копыта у пони очень твердые, а ножки хоть и коротенькие, но сильные. Нет, не красоваться Ронингу на конном портрете под восхищенными взорами потомков! Да и появление этих самых потомков после меткого кобыльего пинка оказалось под большим вопросом…

Наблюдавшие за Ронингом Штак-бан-Хорден-унд-цу-Беер и Йель-бан-Тук-унд-цу-Плах держали за недоуздки доставшихся им жеребчиков — отца и сына. При виде постигшего начальство несчастья полководцы выпустили скакунов и бросились на помощь, чем пони и воспользовались. Втянув ноздрями воздух, они незамедлительно устремились к пруду, у которого паслась пожилая кобыла из славного рода першеронов.

Внушительных размеров леди лениво встряхивала хвостом, меланхолично переступая похожими на колонны мохнатыми ногами с копытами величиной с добрую тарелку. В сравнении со свалившимися на ее голову ухажерами она могла сойти за слона, что, впрочем, кавалеров не волновало. Жеребцы-пони нрав имели самый гномий: неукротимый и озабоченный, так что случившиеся рядом воины получили возможность взглянуть на себя со стороны. Впрочем, подгорные мужчины были о себе слишком высокого мнения, чтобы заметить сходство.

Шум и беготня во дворе привлекли внимание еще одной значительной персоны. Штребель не смог уснуть и вышел посмотреть, что происходит. Он появился как раз вовремя, чтоб увидеть корчащегося на камнях Ронинга и улепетывавших пони. Это было возмутительно, и жрец решил собственным примером доказать, что гномам подвластно все. В том числе и лошади, вернее, лошадь, так как стоящий во втором от конца конюшни стойле жирный жеребчик с горбоносой головой, мощной шеей и загадочными красными глазками оказался единственным. Этот невысокий по людским меркам трехлетка по имени Молодец переживал не лучшие времена — смену зубов. На его недобром лице застыло недвусмысленное: «Пошли вон, ненавижу», но Штребель в лошадиных настроениях не разбирался, да и откуда бы?

Верховный жрец посмотрел на животное, которое ему предстояло покорить, и поежился. Конь стоял смирно и все равно был слишком высок. Для пущей уверенности Штребель вытащил серебряную флягу с горючей водой, отхлебнул и огляделся по сторонам. Увы, будущий наездник знал о верховой езде лишь по встреченным на дороге всадникам и фрескам, на которых были изображены эльфы. Дивный народ седел и уздечек не признавал, а с лошадьми договаривался каким-то особенным способом. Наблюдательный Штребель тем не менее обратил внимание на штуку из ремней, которая была на морде лошади желтоволосого переростка. Точно такие же висели на стенах конюшни. Жрец снял одну и вошел в стойло.

Молодец шумно обнюхал нежданного визитера. Пахло непривычно и в целом противно, но в струе пакостных запахов прослеживалось что-то, живо коня заинтересовавшее. Жеребец задумчиво фыркнул, и тут пахучий незнакомец принялся подпрыгивать, пытаясь напялить на его, Молодца, неприкосновенную морду уздечку! Шансы выйти из конюшни живым и здоровым у гнома истаяли, когда он заехал удилами коню по зубам. Давно шатавшийся резец вылетел, а не оценивший нечаянного благодеяния Молодец опустил обе передних ноги в новеньких подковах на голову вонючки. Штребель рухнул на четвереньки, от верной смерти его спас только шлем. Более испуганный, нежели разгневанный, жрец попытался убраться восвояси, но не тут-то было! В восторге от нежданного развлечения жеребец вцепился в вылезший из-под кольчуги кожаный ворот и сам повлек пленника к выходу, подбадривая его передними копытами. К концу схватки конь потерял еще два молочных зуба, застрявших в жреческом плаще, и приобрел более чем наполовину заполненную флягу.

Раскусив мягкое серебро, Молодец вылизал трофейное пойло, фыркнул и отправился на прогулку. Этого Штребель уже не видел, озабоченный лишь тем, как скрыть свой позор от толпящихся во дворе воинов и побыстрее сменить изуродованный шлем. Ему повезло — караулы были расставлены так, что, с одной стороны, исключали вторжение извне и, с другой, — не беспокоили отдыхающих вождей, а гномы-мастера, собравшиеся в бывшей трапезной, ели мясо, пили пиво и вдохновенно обсуждали передвижные дозорные башни, кои предстояло установить на спинах першеронов.

Покончив с обедом, мастера взялись за чертежи, затем снова за пиво и наконец с чувством выполненного долга отошли ко сну, оставив в трапезной гору объедков и нескольких особо уставших товарищей, храпящих прямо на драгоценных свитках.

Дверь закрыть гномы забыли, чем немедленно воспользовался враг. Нет, это был не человек, так как прорваться сквозь внешний лагерь и многочисленные караулы было невозможно, супостат отыскался в самом сердце захваченного аббатства и был не кем иным, как уже упоминавшимся Молодцом, явившимся на запах. Жеребчик ввалился в трапезную и принялся за дело. Нажрался разбросанного по столам и полу хлеба, брезгливо хрюкнул над грудой обглоданных костей, вылизал солидную глиняную миску с медом и нахлебался пива, благо размеры кружек позволяли засунуть туда полголовы.

В благодарность за угощение конь содрал со стены гобелен с ненавистными гномам светлыми всадниками, слегка его погрыз, справил большую нужду и совсем уж собрался восвояси, но тут его внимание привлек шуршавший на сквозняке свиток с чертежом.

Молодец подошел поближе, фыркнул на спящих гномов и осторожно пошевелил губой чертеж. Пергамент зашелестел. Жеребец цапнул его зубами и потащил. Один из мастеров проснулся, увидел в полутьме красноглазое чудище с драгоценным свитком в зубах и с ревом бросился выручать чертеж. Ага! Пьяному Молодцу, как и пьяному гному, море было по колено. Высоко вздымая на совесть кованные задние ноги, похититель, не разжимая зубов, выскочил во двор. Сделав пару кругов галопом, жеребчик выронил-таки свиток, но разобрать нарисованное уже не представлялось возможным.

Гномы, как и следовало ожидать, остановились в Айнсвикском аббатстве. Джеральд со странной смесью ненависти и восхищения следил, как вокруг древних стен стремительно возникает походный городок. Солнце стояло высоко, и притаившийся в ветвях одинокого дерева герцог мог во всех подробностях разглядеть шевелящийся муравейник, именно муравейник, потому что каждый недомерок знал свое место и делал то, что положено делать именно ему. Одни охраняли, другие работали, кто-то копал рвы, кто-то устанавливал палатки, кто-то разводил костры, кто-то носил воду. Не было ни суеты, ни путаницы, завоеватели были готовы встретить любую неожиданность. Джеральд еще раз оглядел кишащее гномами пространство и собрался спускаться, как вдруг внимание герцога привлекло какое-то оживление.

Де Райнор не сразу сообразил, чем занимаются десятка три гномов, осторожно окружавших мирно пасущихся лошадей, вернее, кляч. В спешке покидавшие аббатство монахи захватили с собой лишь самое ценное, но водовозные одры годились разве что для живодерни. Гномы этого не знали. Джеральд с некоторой оторопью наблюдал, как завоеватели, не озаботившись ни седлами, ни уздечками, лезут на захваченных кляч. Те, впрочем, и не думали протестовать, смирные и работящие, они стояли понуро, но спокойно, передними ногами не пинались, задними не лягались, убежать не пробовали. Наконец наездники кое-как утвердились на костлявых спинах, подсаживавшие приятелей гномы расступились, и тут умудренный пегий мерин тронулся с места. Это послужило сигналом. Семь лошадей красиво выстроились гуськом и мерным шагом куда-то двинулись по собственному почину: вцепившиеся в гривы коротконогие гномы при всем желании не могли управлять своими скакунами.