Она боялась увлечься жалостью к себе и выпасть из жизни и по пятницам иногда ходила на вечеринки, стараясь не выглядеть там дохлой вороной в своих чёрных платьях и с бледной физиономией. На одной из них и случилась вся эта глупость, о которой пишут в романах: она вошла, он обернулся, и свет лампы упал на его профиль – будто из мрамора вырезали и тут же отпечатали в её сердце, прямо вместе с цепким прищуром юного бабника, блудливой ухмылкой и самокруткой в углу рта. Дора подошла поближе и остановилась перед ним, задрав голову, а он поглядел на неё сверху и дал затянуться, и потом они как-то очень быстро договорились, практически без слов, что сегодня уйдут вместе.

Дора тогда решила, что вот он – шанс измениться. Всю жизнь она удерживала сердце в узде, старалась не навязываться и не давить своими чувствами на людей – история с Бенисио научила, что от искренних порывов толку не бывает, а позора не оберёшься. А тут подумала – какого чёрта? Сама выбрала, прыгнула к нему в постель, наутро объяснилась в любви и потом при каждом удобном случае говорила, как он ей важен, дорог и «как ты красив, возлюбленный мой, как прекрасен». В ней даже зашевелилась надежда на вторую попытку – вдруг получится ещё раз забеременеть, от него будут красивые дети.

Он же любил её слушать, с удовольствием с нею спал, но напор этой малознакомой женщины озадачивал. Замуж не просится, ничего не требует, желает любви – но где же её взять с порога? Хотя он с наслаждением купался в её чувствах, раскрывался навстречу, на глазах утрачивая налёт нарочитого цинизма, который часто образовывается у юношей годам к тридцати, расцветал, расслаблялся – и однажды без памяти влюбился. Правда, не в неё, а в какую-то более молодую девушку, за которой пришлось немного поухаживать, самую малость, прежде чем они съехались и стали жить вместе.

Столько лет прошло, а Дора помнила каждое мгновение их последней встречи: долгий нежный секс, в котором ей почудился привкус печали, и она тут же спросила. И его нехитрый ответ: «Я девушку полюбил». Она могла поручиться, что её память хранит даже геометрический узор на застиранных простынях и рисунок из мелких чёрно-синих пятен на подушке. Формой они напоминали фасолины и были разбросаны так хаотично, что казалось их сочетание нигде не повторяется. Но на штампованной фабричной ткани повтор неизбежен, и Доре в тот момент стало чрезвычайно важно найти систему, будто разберись она в этом сейчас – всё ещё получится исправить.

Но он говорил и говорил, какая нежная, чистая и строгая девушка ему встретилась, как он сразу всё понял и как благодарен Доре за её любовь – теперь, кода он узнал, как это бывает. Говорил и говорил, и Доре ничего не осталось, как начать одеваться, но, натягивая платье, она поглядывала на наволочку и под конец всё же увидела, что расположение фасолин повторяется через каждые три дюйма.

Но это ничего не изменило, она попрощалась, не поцеловав его напоследок, а он как-то по-мальчишески растерянно оглядел комнату и схватил со стола небольшую турбо-зажигалку:

– Вот, тебе на память.

Она даже не нашлась что ответить, так и ушла, сжимая зелёный пистолетик. Плакала всю следующую неделю, не останавливаясь, днём и ночью, засыпая и просыпаясь в слезах, даже пришлось взять небольшой отпуск, а потом перестала. От этой истории у неё осталось знание, что непотраченную любовь нельзя передать другому человеку, для каждого нужно выращивать свою. И такая вот штука полезная, теперь в дороге пригодится.

Дора готовилась к путешествию серьёзно, набила машину тёплой одеждой и ещё кучей вещей, необходимых в пути, и даже собрала не очень большой пакет с защитными кремами от солнца и холода. Это не считая тревожного рюкзака с самым-пресамым важным, включая лекарства, которые стали после Потопа на вес золота. К счастью, сохранилось несколько лабораторий, способных выпускать несложные препараты. Оставалось купить специальной походной еды: консервы, шоколад и «корм-пакеты».

Так назывались витаминизированные брикеты быстрого питания, придуманные незадолго до Потопа. Они заполняли армейские склады, штаб-квартиры благотворительных организаций и нижние полки в супермаркетах. Брусок размером с пачку сигарет следовало положить в кастрюлю, залить парой литров воды, можно холодной, и подождать минут десять. Получалась пищевая масса, содержащая суточную дозу необходимых для организма веществ, она прилично насыщала и даже имела некоторый вкус благодаря пакетикам с приправами. Оставалось разложить на тарелки и съесть нечто с ароматом бекона, сыра или шоколада. Производителю порция обходилась около двадцати центов, покупателю примерно доллар.

Многочисленные исследования утверждали, что на этой еде можно прожить годы, не заработав даже особых проблем с пищеварением. Военные поначалу воодушевились – кормить армию стало дёшево и быстро. Помешанные на диетах дамы тоже с восторгом ухватились за новый продукт: разламываешь брикет пополам, вот и полторы тысячи калорий, и полный желудок. Газеты прозвали его просто «корм» и кричали, что на Земле вот-вот не останется голода и нищета третьего мира уже не так страшна – по крайней мере, все будут сыты.

Первыми тревогу забили армейские психологи: после трёх месяцев на «корме» солдаты напрочь утрачивали аппетит и интерес к жизни, никакие добавки не могли отбить специфический привкус, а неменяющаяся консистенция вызывала тошноту. Люди из бедных кварталов пожимали плечами – спросили бы нас. Прожить на пять баксов в день можно, трудно не повеситься от тоски. От однообразной еды веет безнадёжностью, на которую тело реагирует однозначно – депрессией и болезнями.

«Корм» остался в армии в качестве энзэ, из магазинов тоже не исчез, но покупали его в основном туристы, собирающиеся куда-нибудь в дикие места. Зато после Потопа склады, забитые им, стали настоящим богатством, особенно на первых порах, пока не восстановилось фермерское хозяйство. Именно поэтому те, кто не погиб в катастрофе и хаосе первых недель, не умерли от голода и сохранили относительно здравый рассудок – сытость успокаивает. Мир, допустим, рухнул, и прежнего не вернуть, но пока в животе тепло, трудно до конца поверить в смерть.

Перед поездкой за едой Дора пошла в душ и заглянула в зеркало. Голова почти чистая. Тонкие светлые кудри не доставляли ей особых хлопот. В детстве было иначе, она родилась с прямыми волосами, которые с подросткового возраста начали отчаянно пачкаться – вымытые утром, они теряли вид уже к середине дня, слипались и выглядели редкими. Мама считала, что завивка не для девочек, да и в её школе господствовала мода на отутюженные пряди. Но после свадьбы она наконец-то решилась и с тех пор чувствовала себя гораздо счастливее. Во время Потопа волосы выпрямились и отросли, но постепенно жизнь вернулась в нормальное русло, местный химический заводик в числе прочих веществ первой необходимости начал выпускать средства для завивки, не такие безопасные, как прежде, но неплохие. Причёска была для неё важным показателем комфорта – пусть не идеально ухоженная, но обязательно пышная. Волосы спускались на щёки, а длинной чёлкой можно прикрывать лицо, когда смущаешься. Тёплая кудрявая волна отделяла от людей и немого защищала.

Сейчас она придирчиво осмотрела корни – достаточно ли чистые, чтобы выйти из дома. Взяла редкозубый гребешок и тщательно расчесала пряди, в одну сторону, потом в другую. Встряхнула головой, вытащила из зубьев несколько запутавшихся волосков, снова расчесала.