— Святая плащаница, — повторил Жиль с усмешкой, вспомнив слова священника.

Вдруг по его руке пробежали мурашки. «Статическое электричество, — тут же подумал он, — несомненно, статическое электричество. Несомненно… Хотя вообще-то свинец плохо проводит электрический ток. Любопытный случай», — сказал себе Жиль.

Покинув кабинет Боссюэ, священник направился к галерее Сорбонна, названной в честь основателя университета. Эта галерея вела во внутренний двор, по бокам которого располагались учебные корпуса, а на противоположном конце возвышалась церковь. Священник пересек двор, поднялся по каменным ступеням и, пройдя мимо огромных коринфских колонн, вошел в церковь.

Внутри было прохладно и тихо. Свет, проникавший через овальные окна наверху, оставлял на полу под куполом овальные пятна. В его лучах были видны висевшие в воздухе пылинки, казавшиеся блестящими мелкими крапинками. Все в церкви излучало мир и спокойствие. Священник свернул налево и направился в глубину нефа. Проходя мимо гробницы Ришелье, он едва взглянул на надгробную скульптуру, изображавшую кардинала с двумя скорбящими аллегорическими фигурами у ног и у изголовья. Священник, не замедляя шаг, прошел дальше и, приблизившись к алтарю, опустился на колени и стал молиться.

Когда Жак закончил свои молитвы, было уже около полудня. В этот час солнце, находившееся почти в зените, ярко освещало внутренний двор, и окружавшие его здания практически не отбрасывали тени. Священник подумал, что должен поторопиться: нужно вернуться домой, пока мадам дю Шамп не начала волноваться. Нельзя было опоздать к обеду. Жак уже почти пересек двор, как вдруг что-то заставило его поднять глаза. Наверху, у основания крыши, находились солнечные часы, а под ними была надпись — слова из Священного Писания, заключенные в позолоченную бронзовую рамку. «Sicut umbra dies nostri», — гласила она. Это означало: «Как тень дни наши на земле».

Прочитав эти слова, священник почувствовал, как по его телу, несмотря на жаркое утро, пробежал мороз.

Салаи вернулся во Флоренцию через четыре дня после того, как отправился в Венецию за стеклом. По его словам, на обратном пути его застигла сильная буря, от которой он вынужден был несколько часов укрываться в ските, и потому задержался. Леонардо внимательно рассмотрел привезенное учеником стекло. На вид оно было самого высшего качества, но узнать это наверняка можно было лишь изготовив и отполировав лизну.

Рассмотрев стекло, Леонардо попросил Салаи вернуть ему оставшиеся деньги, но юноша стал уверять, что на покупку ушли все сто дукатов. Да и то, по его словам, ему долго пришлось торговаться с хозяином мастерской, чтобы он уступил стекло по такой цене — на самом деле стоило оно гораздо дороже. К тому же, клялся Салаи, чтобы восполнить недостаток денег, он отработал в стекольной мастерской целых полдня — и все из любви к своему учителю.

Юноша ожидал похвалы, но Леонардо молчал, конечно же, не поверив ни единому его слову: несомненно, и высокая стоимость стекла, и внезапно налетевшая буря были не более чем выдумками негодника. Леонардо был уверен, что Салаи, которого он всегда называл «воришкой, обманщиком, невежей и обжорой», истратил оставшиеся деньги (очевидно, немалые) на вино и развлечения с женщинами легкого поведения. Однако, несмотря ни на что, Леонардо любил своего ученика — несносного, неуправляемого, не имевшего художественного таланта, но необыкновенно красивого. Салаи понимал это и злоупотреблял расположением учителя, не испытывая ни малейшей признательности за его доброе отношение.

Леонардо был не способен наказать Салаи или хотя бы сурово его пристыдить: вместо этого он предпочел сразу же забыть наглую ложь своего любимого ученика и отогнать закравшуюся в сердце обиду. К тому же художник успокоил себя тем, что сейчас у него были дела поважнее: нужно было изготовить новую линзу и тщательнейшим образом ее обработать.

Да Винчи прекрасно владел технологией изготовления линз, давно занимаясь ее изучением и улучшением. Усовершенствованные им традиционные методы вырезания и шлифовки линз давали великолепные результаты. Выточив алмазным резцом из стекла линзу — словно скульптуру из глыбы мрамора, — ее нужно было тщательно отшлифовать абразивными инструментами, вплоть до самых мелкозернистых. Эта стадия обработки была решающей, поскольку при наличии изначальных внутренних дефектов линза могла растрескаться и стать непригодной.

Выточив из нового стекла диск, Леонардо обработал его железным напильником, чтобы устранить наиболее грубые неровности, а затем отшлифовал всю поверхность наждаком различной зернистости — начиная с крупной и заканчивая наиболее мелкой. Для самой деликатной завершающей полировки он использовал полировочную смолу с канифолью.

Никого из своих учеников, кроме Салаи, художник не посвятил в суть предстоящей ему работы. Этот заказ следовало держать в тайне — так было лучше для всех, в том числе и для самого Леонардо: Чезаре Борджиа был опасным человеком. Он не останавливался ни перед чем, и его преступления были одно гнуснее другого. Говорили даже, будто он состоял в кровосмесительной связи со своей собственной сестрой, красавицей Лукрецией, и папа Александр VI не порицал этого, поскольку сам использовал дочь для самых грязных дел — интриг, обманов, отравлений…

Молодой Борджиа, герцог Романьи и Валенсии, имевший сан кардинала и обладавший огромной властью, был человеком крайне неумеренным и противоречивым: честолюбие и алчность его не знали предела; он был самоуверен и в то же время очень недоверчив и осторожен. Коварный интриган, искусный в светском обращении и жестокий в действии, Чезаре был особенно страшен тем, что поступки его невозможно было предугадать. Острый ум и огромная власть не сделали его щедрым и мудрым благодетелем-меценатом, а напротив, превратили в человека осторожного и подозрительного, который, будучи тонким психологом, мог искусно манипулировать людьми.

Временами Леонардо спрашивал себя, как он мог поступить на службу к ужасному Борджиа, но все же чем-то этот человек его зачаровывал. Чезаре не был тонким ценителем искусства — его интересовала лишь красота оружия и военной формы, — но страстность и необузданность его натуры завораживали художника. Внешне младший Борджиа был человеком совершенно противоположным Леонардо, однако между ними было намного больше внутреннего сходства, чем художник готов был допустить…

Копия плащаницы должна была получиться. После стольких размышлений, проб и испытаний Леонардо был в этом почти уверен. Он не знал, будет ли полученное изображение безупречным, но не сомневался, что выбранный им путь правильный и единственно возможный. Как бы то ни было, подтвердить это мог только конечный результат. Леонардо во что бы то ни стало хотел добиться своей цели: это желание завладело всем его существом и увлекало художника вперед, как огромная волна разбушевавшегося моря. Да Винчи часто отказывался от своих проектов, когда видел, что не может достичь в реальности того совершенства, какое было создано в его воображении. Однако он никогда не приходил к мысли о бессилии творчества — напротив, им всегда владело стремление превзойти самого себя, осуществить невозможное, коснуться неба. «Упорная строгость» влекла художника к небесному совершенству, но именно на этом пути перед ним разверзались пропасти ада.