— Гм, Диксон, пойдемте. Хочу представить вас моему сыну Бертрану и его… гм… его… Пойдемте.

Диксон пошел, прихватив Маргарет под руку. Двое плюс Эван Джонс неумолимо приближались.

— Это мистер Диксон и мисс Пил, — сказал Уэлч и плечом оттер Голдсмитов.

Маргарет не дала молчанию повиснуть:

— Мистер Уэлч, вы к нам надолго?

Диксон мысленно поблагодарил ее за то, что она здесь, и за то, что у нее всегда найдется дежурная фраза.

Бертрановы челюсти благополучно сомкнулись за вертким куском. Бертран продолжил жевать и начал думать.

— Вряд ли, — выдал он наконец. — Приняв во внимание все обстоятельства, я счел себя не вправе и далее колебаться. Дела в Лондоне, самого разнообразного свойства, требуют моего постоянного контроля. — Бертран расщепил в улыбке бороду и принялся стряхивать крошки с обеих. — Однако весьма приятно обнаружить, что и в захолустье светоч культуры горит ровным пламенем. Этак посмотришь — и потом долго не волнуешься за судьбы нации.

— А как идет ваша работа? — не сдавалась Маргарет.

Бертран хохотнул, обернулся к девушке. Она тоже издала мелодичный смешок, весьма похожий на «звон серебряных бубенчиков», освоенный Маргарет.

— Моя работа? — переспросил Бертран. — По вашей интонации можно сделать вывод, что речь о миссионерской деятельности. Впрочем, некоторые наши приятели примерно в таком ключе свои занятия и воспринимают. Фред например. — Уточнение относилось к девушке.

— Да, и еще Отто, — кивнула та.

— Отто в особенности. Он, если и не ведет себя как миссионер, определенно выглядит как миссионер. — Бертран снова рассмеялся. Девушка — тоже.

— Чем вы занимаетесь? — кисло спросил Диксон.

— Живописью. Увы, я не применяю свои силы к стенам и заборам, иначе уже сколотил бы капиталец и ушел на покой. Ничего подобного: я пишу картины. Дважды увы: не портреты профсоюзных деятелей, не интерьеры городских ратуш и не обнаженную натуру, иначе бы вообще купался в деньгах. Ничего подобного: я пишу самые обычные картины, ничего более, чем картины, картины tout court[8], или, как сказали бы наши американские родственники, картины на злобу дня. А вы чем занимаетесь? Если, конечно, мне дозволено спросить?

Диксон медлил. Речь, за вычетом заключительной части, явно проверенная Бертраном на других собеседниках, взбесила его более, чем он полагал в принципе возможным. Девушка смотрела вопросительно, выгибала брови, темные для таких светлых волос, и в итоге произнесла довольно низким голосом:

— Ну же, удовлетворите наше любопытство.

Бертран снова вперил в Диксона взгляд своих странно плоских глазных яблок.

— Я на подхвате у вашего отца, — сказал Диксон, сочтя, что агрессия неуместна. — На кафедре исторических наук отвечаю за Средние века.

— Прелестно, прелестно, — прокомментировал Бертран, а девушка уточнила:

— Вы любите свою работу, не так ли?

Уэлч, заметил Диксон, снова с ними и обводит взглядом лица, явно в поисках зазора в беседе, дабы тоже вступить. Диксон решил сдержать его любой ценой и потому произнес, тихо, но поспешно:

— Разумеется, я выбрал достаточно интересный вид деятельности. Однако совершенно очевидно, что мое занятие далеко не такое захватывающее… — он посмотрел на девушку, — как ваше. — Надо показать этому Бертрану, что он, Диксон, тоже имеет право общаться с его девушкой.

Девушка подняла недоуменный взгляд на Бертрана.

— Не вижу ничего захватывающего в…

— Вероятно, — продолжал Диксон, — вас утомляют постоянные упражнения, необходимость держать себя в форме, сопряженные с вашей профессией. Но ведь балет… — Диксон проигнорировал тычок со стороны Маргарет. — Балет — это нечто восхитительное. По крайней мере, я привык так думать. — Бертрану при этих словах досталась улыбка белой зависти. Диксон стал размешивать кофе, стараясь не звякать ложечкой и по максимуму оттопыривая мизинец.

Бертран медленно багровел и нависал над Диксоном, силясь проглотить половину бисквитного рулета, чтобы скорее заговорить. Девушка с неподдельным недоумением повторила:

— Балет? Но я ведь в книжном магазине работаю. Почему вы решили, что я?..

Джонс ухмылялся. Даже Уэлч явно задумался. Что он наделал? Диксона затрясло одновременно от ужаса и от подозрения, что «балет» в одной отдельно взятой семье Уэлч означает «половая связь».

— Послушайте, Дикенсон, или как вас там, — начал Бертран, — может, вы себя очень остроумным считаете, но я бы на вашем месте извинился, и чем скорее, тем лучше. Не в ваших интересах упорствовать.

Диксону очень захотелось вслух отметить отчетливый лай, особенно в заключительной фразе, проглатывание определенных согласных, а заодно и особенность глазных яблок. Бертран, пожалуй, набросится на него, ударит; что ж, отлично. Диксон не сомневался, что в стычке с живописцем одержит верх — или Бертрана остановит закоренелый пацифизм? Однако в последовавшей тишине Диксон быстро сориентировался пойти на попятную. Он ляпнул что-то насчет девушки; не стоит усугублять.

— Простите великодушно, если допустил ошибку, только мне казалось, что присутствующая здесь мисс Лусмор имеет отношение к…

Диксон перевел просительный взгляд на Маргарет, однако, прежде чем она успела рот раскрыть, на помощь поспешил Уэлч.

— Бедняга Диксон, ха-ха-ха, должно быть, спутал эту… эту юную леди с Соней Лусмор, подругой Бертрана, которая недавно подвела нас всех, и преизрядно. Наверно, Бертран решил, что вы, Диксон, гм… попрекаете его, что ли. Ха-ха-ха.

— Если бы он потрудился подойти, когда нас представляли гостям, подобного казуса не случилось бы, — процедил Бертран, все еще багровый. — А он предпочел…

— Не переживайте, мистер Диксон, — перебила девушка. — Это всего-навсего маленькое недоразумение. С каждым бывает. Меня зовут Кристина Каллаган. Звучит совсем непохоже на «Лусмор».

— Я… я… спасибо вам огромное, что ничего плохого не подумали. Мне очень неловко, честное слово.

— Да ладно, Диксон, не берите в голову, — встрял Бертран, предварительно смерив взглядом свою девушку. — Милая, пойдем-ка с гостями пообщаемся. Счастливо оставаться, Диксон.

И они пошли, на приличном расстоянии сопровождаемые Джонсом, к группке Голдсмита, а Диксон остался при Маргарет.

— Вот, возьми сигаретку, — сказала Маргарет. — Тебе сейчас не повредит. Подумать только, что за животное этот Бертран. Неужели трудно было догадаться…

— Я сам виноват, — перебил Диксон, благодарный за никотин и поддержку. — Нет бы подойти и послушать, когда их представляли.

— А кстати, почему ты не подошел? В любом случае Бертран мог бы и не обострять. Впрочем, это вполне в его духе, насколько я поняла.