Многие американцы и европейцы и сейчас совершенно искренне верят, что даже при небольших затратах богатые страны могут сотворить чудеса. Сострадание – вещь важная, и никто с этим не спорит. Но как много на свете людей, спасенных от малярии и других болезней, но вынужденных затем по-прежнему влачить жалкое существование, обреченных на лишения, невежество и унижения!

И я постоянно спрашивал себя, что же можно сделать, чтобы искоренить вопиющую несправедливость и пороки человеческого общества. Не находя ответа на этот вопрос, я однако не сомневался в необходимости поиска кардинально новых подходов к основным человеческим проблемам и более эффективного управления действиями, направленными на их решение. И моим заветным желанием стало участие в такого рода деятельности.

* * *

Хотя я не мог позволить себе оставить постоянную работу в фирме «Фиат», мне хотелось иметь свободное время, которое я мог бы посвятить осуществлению зародившихся замыслов. Мое положение в фирме и отношения с главой компании Витторио Валлеттой помогли мне выработать приемлемое решение. Валлетта отличался исключительной преданностью «Фиату», ее можно было сравнить разве что с преданностью испанского монаха Иезуитскому ордену. Отдав «Фиату», по моим подсчетам, более 120 000 часов своей жизни, Валлетта превратил его в одну из самых сильных европейских компаний.

Я пришел на «Фиат», когда был еще совсем молод, и тоже работал там, не жалея сил, заключал контракты, завоевывал рынки, воспитывал персонал и добывал прибыли в самых различных уголках мира. В то же время я был не совсем обычным администратором и не вполне «вписывался» в аппарат компании. Проявив независимость взглядов в годы Сопротивления, я упрочил затем свою самостоятельность в ходе создания отделения «Фиата» в Латинской Америке (не копируя при этом в точности структуры головной фирмы). Мои взгляды на то, как надо управлять современной корпорацией, были, возможно, слишком современными и неортодоксальными по сравнению с твердым, но консервативным стилем управления, принятым в «Фиате». И многие из моих коллег были бы совсем не прочь от меня избавиться. Валлетта же, напротив, хотел, чтобы я остался. Этим я и воспользовался. В дружеских дискуссиях мы без труда пришли к окончательному соглашению о том, что мне предоставляется возможность использовать (в разумных пределах) по своему усмотрению определенную часть своего времени, при условии что моя побочная деятельность не будет идти вразрез с работой в фирме.

Этот договор сохранил силу и при преемнике Валлетты, Джовани Аньелли – члене семьи, контролирующей «Фиат». Аньелли обладал острым, пытливым умом. Будучи сам человеком широких взглядов, обожающий путешествовать по свету, он легко меня понял. Я глубоко благодарен ему, «Фиату», а также и «Италконсульту», который тоже потом присоединился к этому соглашению, за ту свободу, которую они мне предоставили. Без этой столь необходимой для меня тогда самостоятельности моя общественная деятельность, к которой я как раз тогда только приступал, была бы существенно затруднена.

Прошло немало времени, пока все это действительно заработало, но в тот момент я достиг своей первой цели и мог приступить к поискам путей осуществления своих замыслов.

Мне представился благоприятный случай начать деятельность в этой области в конце 1962 года. Два прогрессивных американских сенатора, Джэкоб К. Джэвитс и Хьюберт X. Хамфри, собирались тогда организовать компанию и учредить механизмы управления, которые способствовали бы перестройке частного предпринимательства в Латинской Америке. Меня спросили, не соглашусь ли я встать во главе этого проекта. Идея поиска новых путей развития целого континента привлекла и вдохновила, однако меня несколько смутил столь явный акцепт на частную инициативу. Проработав всю жизнь в частной промышленности, я никогда не разделял ту точку зрения, которая связывает с частными предприятиями разумное и надежное управление экономикой в целом.

Я не считал, что неограниченная свобода частного сектора представляет собой лучший путь к форсированию экономического развития в Латинской Америке или где бы то ни было еще. Возможно, Италия, лучше, чем любая другая страна с рыночной экономикой, позволяет сравнить преимущества частных, государственных и смешанных предприятий. Уже достаточно давно в моей стране компании, в которых участвует государство, эффективно контролируют деятельность в больших секторах экономики, таких, как железные дороги, авиалинии, другие сферы коммунального обслуживания, сталелитейные предприятия, судоверфи, банки и нефтепромышленность; сейчас они активно проникают в целый ряд других областей, включая горнодобывающую, химическую, пищевую, цементную, машиностроительную и строительную отрасли, стабильно увеличивая свой вклад в общее производство товаров и услуг в стране. Я считаю, что предприятия, контролируемые государством, должны в такой же мере ориентироваться на получение прибылей, как и частные предприятия, и должны и могут столь же эффективно управляться. Экономические результаты далеко не всегда подтверждают эти надежды, но, видит бог, такое случается и с частными предприятиями тоже, так что примеры неудачных починов можно найти в обеих этих категориях. Поэтому я считал, что каждая из них может выполнять полезные функции и каждая в зависимости от конкретных обстоятельств имеет свои преимущества. Так что мне не хотелось бы попасть в число тех, кто поддерживает лишь одну из них.

* * *

Проект двух сенаторов, выступающих поборниками частной инициативы, вызвал у меня интерес главным образом по двум причинам. Во-первых, он мог стать пробным камнем для оценки наличного внутреннего частного капитала в районе Латинской Америки, который мог быть использован для промышленных операций. Ведь во многих случаях как раз в те времена, когда он особенно нужен дома, такой капитал в поисках более безопасных или более выгодных объектов вложения уплывает в Европу или в Северную Америку или просто всевозможными путями устремляется за границу за более высокой процентной ставкой или более выгодным обменным курсом. А если он инвестируется внутри страны, то, как правило, лишь с целью монополизировать рынок, используя любые, тарифные и нетарифные, барьеры, в конечном счете при любых условиях стремясь получить гарантированную прибыль.

Расцветший в Латинской Америке экономический национализм является в известной мере побочным продуктом этих протекционистских умонастроений, а также той неэффективной промышленной структуры, которую они создали – не только, кстати, в частном, но и в государственном секторе. Так что определенный приток действительно готового к риску иностранного капитала способствовал бы усилению разумной деловой конкуренции и, думаю, оказал бы в конечном счете благотворное влияние. Это в свою очередь могло бы послужить толчком к модернизации и рационализации местной промышленности. Кроме того, такой пример, возможно, имел бы и известный психологический эффект, поощряя привлечение домой определенной части плавающего за границей местного капитала.

Не менее соблазнительной казалась мне тогда и возможность изменить неконструктивное и недальновидное отношение многих представителей европейских и американских промышленных и финансовых кругов. Громогласно утверждая, что Латинская Америка совершенно необходима Западу, они тем не менее решались вкладывать в нее свои деньги лишь тогда, когда это наверняка обещало им чрезвычайно быструю прибыль и скорое возвращение капиталовложений обратно на родину. Так создавалась весьма благоприятная почва для проникновения всякого рода неразборчивых в средствах иностранных спекулянтов, чьи сомнительные деяния и пустые обещания еще больше подогревали и без того преобладающие в широких слоях латиноамериканской общественности националистические и шовинистские настроения.