— Это было замечательно, — прошептала я.

— Спасибо.

— Ты не то хотел сказать, — заметила я. — У тебя на языке вертелось что-то вроде «да, замечательно».

Он покачал головой.

— А когда-нибудь раньше тебе бывало так хорошо?

Я не сдержала смешок.

— Ты серьезно? Ждешь, что я начну восторгаться: «О, Фред, я и не думала, что такое бывает!»

— Заткнись. Заткнись, твою мать.

Я вскинула голову. Он не улыбался. Я задела его за живое, он выглядел униженным и злым. Ох уж эти мужчины!

Я села, скрестив ноги по-турецки, выудила две сигареты из пачки, валяющейся на полу, прикурила обе и протянула Фреду одну.

— У меня еще никогда не было секса с садовником.

Он затянулся и выпустил идеально ровное колечко дыма, которое повисело секунду в воздухе и растаяло.

— Я не садовник. Я работаю в саду. Помогаю ухаживать за ним.

— Ну, тогда и я не учитель — я просто учу.

Он выпустил еще одно колечко дыма.

— Ты учитель. А я покончу со своей работой, как только смогу.

— Да? — Почему-то я расстроилась. — Ну спасибо. А у тебя был секс с учительницей?

Он вскинул брови, его губы растянулись в похотливой усмешке.

— Со знаменитой учительницей — ни разу.

Воспоминания упрямо вернулись. Весь вечер я пила, хихикала, танцевала, покуривала травку и старалась ни о чем не думать. Хватит с меня тупых шуток про арбузы, газетных статей, в которых меня называют «миниатюрной блондинкой Зоей», и дурацких писем на коврике у порога. Хватит незнакомых людей, которые почему-то пишут мне и мечтают обо мне. Может, сейчас кто-нибудь стоит под моими окнами и ждет, когда Фред уйдет. Я резко протрезвела.

Сигарета выпала у меня из рук, угодила в стакан и зашипела.

— Эти письма...

— Не думай о них, — перебил Фред и закрыл глаза. — Какие у тебя планы на выходные?

— Они меня пугают. В них чувствуется... целеустремленность.

— М-м-м... — Он растрепал мне волосы. — Знаешь, мы подумываем в субботу устроить пикник. За городом. Хочешь с нами?

— Вы всегда и везде ездите вместе?

Он наклонился и поцеловал меня в грудь.

— Кое-что я делаю самостоятельно. Этого мало?

— Да нет. — Мы оба замолчали. — Может, останешься, Фред? На всю ночь? Конечно, если хочешь.

С таким же результатом я могла бы сообщить ему, что под подушкой заложена бомба. Он мгновенно открыл глаза и рывком сел.

— Извини, — забормотал он, — завтра с самого утра мне надо быть у одной старушенции в Уимблдоне. — Он прыгнул в боксеры, натянул холщовые брюки. Вот так скорость! Рубашку на плечи, пуговицы застегнуты одним махом, носки — на ноги, ботинки — туда же, похлопать по карманам, убеждаясь, что ничего не забыто. Последнее движение — сорвать пиджак со спинки стула.

— Часы, — сухо напомнила я.

— Спасибо. Черт, смотри, как поздно! Завтра я позвоню, и мы все решим.

— Хорошо.

— И не волнуйся зря. — Он провел ладонью по моей щеке, чмокнул в шею. — Спокойной ночи, красотка.

— Пока.

* * *

Когда он ушел, я встала и заперла окно в гостиной, несмотря на удушливую жару. Комната казалась мне еще более тесной, чем обычно. Я засмотрелась на Холлоуэй-роуд. Еще несколько часов — и рассветет. Я проверила окно на лестничной площадке, к которому уже подходила несколько раз за вечер, принесла часы из ванной: без четверти два. Жаль, что до утра еще далеко. Я устала, но мне не спалось, а когда страшно, минуты тянутся еле-еле. От пота чесалась кожа, мне вдруг стало зябко. Я подобрала с пола простыню, завернулась в нее и прикурила очередную сигарету. Плохо, что чаю совсем не осталось. Может, найдется хоть виски. Я отправилась на кухню, придвинула к высокому шкафу стул. В шкафу скопились пустые бутылки, которые я все собиралась сдать. Виски не нашлось ни капли. Зато обнаружился мятный ликер, который кто-то из родителей подарил мне на Рождество и к которому я не притрагивалась. Я плеснула ликера в кружку без ручки. От зеленой, вязкой, приторно-сладкой жижи у меня во рту будто застрял горящий шар.

— Уф! — громко выдохнула я и вдруг обратила внимание, что в квартире стало тихо — только иногда по улице проезжал грузовик да под окнами шлепал подошвами запоздалый прохожий. Пятнадцать минут третьего.

Кутаясь в простыню, я побрела в ванную, почистила зубы и долго плескала холодной водой в разгоряченное лицо. Потом улеглась в постель и решила ни о чем не думать. Но не смогла. Мои мысли непрерывно крутились вокруг двух последних писем. Первое я выбросила, но помнила почти дословно. Второе сунула в письменный стол. Полицейские явно не поверили, что их прислал один и тот же человек, а я в этом не сомневалась. Меня вообще не восприняли всерьез: полицейским невдомек, каково быть женщиной, торчать в одиночестве в убогой квартирке на Холлоуэй-роуд и знать, что с тебя не спускают глаз.

Не удержавшись, я сходила за письмом и перечитала его, лежа в постели. Я знала, что его автор следит за мной — следит пристально, не отрываясь. Он замечал то, чего не видела даже я, например, пятно на пальце. Он изучал меня, как нам не удается изучить любовников. Заучивал наизусть, будто готовился к экзамену. Что бы там ни говорили полицейские, я знала, что он бывал у меня дома, смотрел на мои вещи, трогал их. Может, перебирал письма, фотографии, одежду. И даже что-то унес. Он видел меня спящей. Ему хотелось заглянуть в меня — он сам так написал. Не очутиться в моей шкуре, а увидеть, что там внутри. Меня затошнило — скорее всего от мятного ликера, привкус которого остался у меня во рту, и от всего выпитого вечером, и от потного секса, и от усталости, черт бы ее побрал.

Я закрыла глаза и приложила к ним ладонь, чтобы очутиться в полной темноте. Тысячеглазый Лондон подкрадывался к моим окнам, заглядывал в них. Я услышала, как в окно стукнула капля дождя, потом вторая. Отключиться мне не удавалось, но приостановить круговорот мыслей я могла. Я принялась мысленно перечитывать письмо.

«Как я уже говорил...» Странно. Что это значит? Он хотел бы заглянуть в меня. Как он уже говорил. Но ведь он ничего не говорил мне. Я попыталась восстановить по памяти первое выброшенное письмо. Его я помнила обрывками. Но все-таки помнила. Так что же это значит?

Мысль не давала мне покоя, не позволяла просто взять и отмахнуться от нее. С пересохшим ртом я села на постели, спустила ноги на пол и направилась в гостиную, где вытащила из-под дивана коробку, доверху наполненную письмами. Некоторые я даже не открывала. Чтобы перечитать их все, не хватит и недели. Я вернулась в спальню, облачилась в старый спортивный костюм, плеснула себе еще мерзкого ликера, закурила и взялась за дело.

Еще по почерку на конверте я определяла, что письмо не от него, но все-таки пробегала глазами первые строки. «Уважаемая Зоя...», «мисс Аратюнян...», «Проваливай туда, откуда пришла, сука...», «Вы обрели Иисуса?..», «Вы улыбаетесь, но у вас грустные глаза...», «Вы молодец...», «Если хотите сделать пожертвования нашему фонду...», «По-моему, мы где-то встречались...», «Если вы поклонница садомазохизма...», «Пишу вам из тюрьмы...», «Хочу поделиться с вами мудростью, приобретенной тяжким трудом...»