С каждым словом он хлопает по «Автостопу» для доходчивости. Последняя пуговица на рукавах пиджака у него расстегнута.

– И не в первый раз.

– Послушайте, я не понимаю, о чем вы говорите.

Я буду спокоен. Я буду корректен.

– Так что, серьезно: покупаете или нет?

К моему удивлению, он вытягивает из кармана брюк скомканную двадцатидолларовую бумажку.

– О, безусловно.

С этими словами он швыряет деньги на стойку. Терпеть не могу, когда так делают. – Мне пригодятся улики непослушания Пенумбры.

Молчание. Его темные глаза блестят.

– Вашему боссу не поздоровится.

Как это, за торговлю фантастикой? Отчего этот тип так ненавидит Дугласа Адамса?

– А это что? – сердито спрашивает тот, указывая на макбук. Там на весь экран моя модель магазина, медленно вращающаяся вокруг своей оси.

– Это вас не касается, – отвечаю я, отворачивая экран.

– Меня не касается? – огрызается он. – Да вы хоть знаете… Вы не знаете.

Он закатывает глаза, будто столкнулся с самым скверным обслуживанием в истории Вселенной. Потом качает головой и словно заставляет себя успокоиться.

– Слушайте меня внимательно. Это важно.

Двумя пальцами он толкает ко мне через стойку свой пакет. Широкий, плоский, узнаваемых очертаний. Упершись в меня взглядом, тип продолжает:

– Тут у вас дурдом, но я должен знать, что вы передадите это Пенумбре. Лично в руки. Не сунуть на полку.

Не оставить для него. Отдать в руки.

– Ладно, – говорю я. – Хорошо. Без проблем.

Он кивает.

– Отлично. Благодарю.

Схватив покупку, он толчком распахивает входную дверь. Потом, уже на пороге, оборачивается:

– И передайте вашему боссу, что ему кланяется Корвина.

Утром Пенумбра не успевает войти, а я уже пускаюсь рассказывать о происшествии, сбивчиво и торопливо, в смысле, что с этим парнем, и кто такой Корвина, и что это за посылка, и, нет, серьезно, что с ним не так…

– Успокойтесь, мальчик мой, – Пенумбра повышает голос и поднимает ладони, унимая меня. – Успокойтесь. Не так быстро.

– Вот, – говорю я и показываю на пакет, будто это какое-то дохлое животное. Почем мне знать, может, там и есть дохлое животное, или, к примеру, только его кости, аккуратно сложенные в пентаграмму.

– А-ахх, – вздыхает Пенумбра. Обхватив пакет длинными пальцами, он проворно забирает его со стойки. – Как здорово.

Конечно, там не коробка с костями. Что там, я знаю точно, и знал с той минуты, как бледнолицый посетитель вошел в двери, и почему-то правда меня еще больше ошарашивает: ведь, получается, все, что тут происходит, – это не просто чудачества одного старика.

Пенумбра разрывает коричневую обертку. Под ней книга.

– Новое прибавление в нашем фонде, – говорит он. – Festina lente.

Книжка совсем тонкая, но очень красивая. В жемчужно-сером переплете из какого-то муарового материала, на свету отливающего серебром. Корешок черный, и на нем жемчужные буквы «Эрдеш». Новая строчка в Дальнеполочном списке.

– Давненько у нас не было новых поступлений, – говорит Пенумбра. – Надо отметить. Погодите, мой мальчик, не уходите.

Он проходит в заднюю комнату мимо стеллажей. Слышу стук его туфель на лестнице в кабинет по ту сторону двери с табличкой «Не входить», за которую я никогда не заглядывал. Он возвращается с двумя пластиковыми стаканчиками, вставленными один в другой, и бутылкой скотча, полупустой. На этикетке написано «Фицджеральд», и на вид лет ей не меньше, чем Пенумбре. Разлив по полдюйма золота в каждый стакан, он подает один мне.

– Теперь, – говорит он, – опишите его. Посетителя.

Прочтите из журнала.

– А я ничего не записал, – признаюсь я.

Строго говоря, я вообще ничего не сделал. Я всю ночь слонялся по магазину, держась подальше от стойки, боясь трогать пакет, смотреть на него и даже думать о нем слишком усердно.

– Ах, но это должно быть в журнале, мальчик мой.

Вот, рассказывайте и пишите. Я слушаю.

И я рассказываю, одновременно записывая. Так мне становится легче: будто странное событие дистиллируется из моей крови на страницу через темное острие авторучки:

– В магазин заходил спесивый болван…

– Э… Пожалуй, будет разумнее этого не писать, – непринужденно замечает Пенумбра. – Лучше скажем, что у него был вид… экстренного курьера.

Ага, ладно:

– В магазине побывал курьер по имени Корвина, который…

– Нет, нет, – Пенумбра останавливает меня.

Прикрыв глаза, он трет переносицу.

– Погодите. Я объясню, потом запишете. Он был необыкновенно бледен, глаза как у хорька, сорок один год, плотный и с неэстетичной бородой, в костюме из мягкой шерсти, однобортном, и с действующими пуговицами на манжетах, и в черных кожаных туфлях с острыми носами – так?

Точно. Туфель я не заметил, но Пенумбра на раз вычислил того типа.

– Ну, разумеется. Его зовут Эрик, и его дар – настоящая драгоценность.

Пенумбра поболтал скотч в стакане.

– Пусть даже он слишком рьяно выполняет свою роль. Это он перенял у Корвины.

– А кто же этот Корвина?

Смешно говорить, но:

– Он вам кланяется.

– Да уж конечно, – Пенумбра закатывает глаза. – Эрик от него без ума. Как многие из молодых.

Уклонился от вопроса. Помолчав мгновение, он поднимает глаза и ловит мой взгляд.

– Тут у нас не просто книжный магазин, как вы, несомненно, уже догадались. Здесь еще и своего рода библиотека, одна из множества по всему миру.

Другая такая же в Лондоне, в Париже – всего дюжина. Среди них не найдешь двух похожих, но назначение у всех одно, и Корвина надзирает за всеми.

– То есть он ваш босс.

От этих слов Пенумбра мрачнеет.

– Я предпочитаю думать о нем как о нашем попечителе, – говорит он, задерживаясь немного на каждом слове. Это «нашем» не проходит незамеченным, и я улыбаюсь.

– Но, подозреваю, Корвина с радостью согласился бы с вашим определением.

Я пересказываю, что Эрик говорил о книгах на коротких полках – и о непослушании Пенумбры.

– Да, да, – со вздохом говорит Пенумбра. – Это я уже проходил. Дурь. Душа библиотек в том, что они все разные. В Берлине Кёстер с его музыкой, в Петербурге Грибоедов с огромным самоваром. А тут, в Сан-Франциско, самое яркое отличие среди всех.

– Какое?

– Ну как: у нас есть книги, которые люди правда могут захотеть прочесть! Пенумбра хохочет, демонстрируя зубастый оскал. Я тоже смеюсь.