– Я свое отработал.

– Мы знаем все о вашей активной антисоветской деятельности. Сегодня устроили шабаш перед Моссоветом, а что завтра?

– А что завтра? Лучшие годы нашей жизни. – улыбнулся Слепак.

– А завтра уже началось. Два часа ночи. Вот ордер на ваше задержание. Вы идете с нами.

Очень буднично прозвучал арест.

Тем временем, другая опер-группа обыскивала квартиру Иды Нудель. У окна стояли бледные понятые.

– Это ордер на ваш арест. – сказал старший группы Владимир. – Вас называют «мама алии» У вас есть собственные дети?

– Собственно, вся алия мои дети. – ответила Нудель.

– Ну, для этого вы слишком молоды.

– Не вам судить.

В далеком, изнуряющем от жары ночном Иерусалиме Виталию Рубину снился странный сон: он вновь в СССР и приговорен к смертной казни. Ничего явного не происходит, он знает: он идет на место казни в сопровождении какой-то знакомой интеллегентной женщины и говорит ей, что у него есть ценная вечная ручка, и он хотел бы чтобы она предложила ее палачу в вознаграждение за то, что он все сделает быстро. Совершенно спокойно, так, как будто идет дело о мелкой бюрократической проблеме, она ему отвечает: «Тут могут быть некоторые трудности… Сначала вас осмотрит доктор Липавский…

Володю Слепака, Иду Нудель, а вскоре и Виктора Брайловского после отъезда Марка Азбеля (он возглавил семинар физиков – отказников), отправили в ссылку. Скорый суд приговорил их за «злостное» тунеядство на пять лет ссылки в далекие селения Сибири. Сибирь – матушка велика. На всех места хватит.

Баржа, выброшенная на берег, скрывала от нацистов бойца. Он лежал в ней, как сардина в консервной банке. Самолеты и артиллерия взрывали пляж с перерывами на обед, и в один из них боец вывалился за борт. Камышами вдоль Дона, чавкая сапогами. Дом смердел, облизывая пыльный Темрюк. И был закат и был рассвет для перебежек и страха. Голод гнал Лазаря, и боец пересек площадь освобожденного города и вошел в штаб.

– Боец…

– Хейфец, еб… – Гнилые зубы лейтенанта Лупенкова выглядывали из улыбки, будто мыши из норы. – Твою мать, Лазарь, мы по тебе поминки справили. Одни сухари остались.

Он протянул горсть черных сухарей.

– Сей в себя, Лазарь, сухари.

А на столе лежал леденец. И вдруг взрыв, и стало темно, хотя и сияло солнце на зависть покойникам.

Когда Лазарь опомнился и захотел помочиться, увидел окно в паутине и самого себя, запеленатого в белое. В руках его был зажат леденец, а в голове будто застряла горошина.

– Значит, я жив, подумал Лазарь. – А кто убит, не знаю.

Победу Лазарь встретил с университетскими тараканами. Шинель и ранения сдали экзамены за абитуриента Хейфеца. Только-только мужчинам начали сниться женщины; женщины пугали беременностью. Но коммунисты хотели славы – одни сдавали вступительные экзамены, другие – делали себе аборт. И все без исключения хотели знать, что же произошло с ними за пять лет и что будет теперь, когда от Югославии до Китая вожди сплачивали ряды.

На радостях Лазарь со скоростью мотоцикла пригласил на оперу Валечку, недавнюю знакомую. Опера «Иван Сусанин», театр Большой, а Валечка была учительницей начальных классов, блондинка атаки.

В бельэтаже он держал ее пальцы, поил шампанским в антракте. Наконец предсмертный кашель Сусанина заглушил хоровые песни и пляски. И все же ничто так не волнует, как топот в раздевалку – увидеть, что твое пальто не сперли.

– У меня кружится голова, – сказала Валечка и откинула челку со лба, будто бюстгальтер с груди.

– Валечка.

– Я живу далеко.

– Был бы магазин близко.

Какие-то стеклянные цветочки, невысоко поднявшиеся над асфальтом Сокольников, пьяными огоньками горели в темноте.

У Пожарной каланчи они вошли во двор, как в сундучок.

Сначала Лазарь подумал, что посреди сундучка пляшут полуголые девушки, а это болтались на бельевых веревках женские трусики. А что принял за спиленные деревья – посиделки старух.

Двухэтажка в стиле «лишь бы не было войны» пахла полевой кухней всех мировых войн. И над этим нависла Пожарная каланча.

– Голосуем! – Лазарь вскинул руку и остановился. – Кто за то, чтобы отовариться портвейном?

– У меня такие соседи…

Валечкина комната – это хрестоматия одинокой женщины: от журнальных вырезок на обоях до весенних подтеков у окна.

Он сел за стол, а Валечка скрылась за гардеробом, что выдавался на середину комнаты, как облезлый волнолом, отделяя корабли от гавани, где стояла кровать с бронзовыми собаками, целомудренным покрывалом и горой подушек.

Она принесла радио, похожее на бумажную шляпу. Духовой оркестр играл вальс.

Лазарь смотрел на ее ноги и согревал ладонями бутылку портвейна.

– За что выпьем? – улыбнулась Валечка.

– За погоду на завтра. – Лазарь зубами вытащил пробку из горлышка.

Они взяли стаканы, и две руки их, будто змеи, сплелись в любовный узел. Они поочередно высовывали язычки и лизали друг дружку по зубам.

– Сладкий мой.

– Девочка моя.

– Бычок.

– Маленькая, сосочки…

Это было уже слишком. Она испустила стон и вырвалась из его рук.

– Я сейчас вернусь.

Лазарь снова увидел белую кровать с бронзовыми собаками. И он залпом допил стакан и начал стягивать с себя «амуницию»: китель, рубашку и, наконец, штаны-клеш. Только трусы и туфли на нем (забыл скинуть), откинул холодное покрывало и прыгнул. Треск и грохот.

На кровати вместо сетки лежала фанера. Фанера треснула, и Лазарь шмякнулся. Голый, с выпученными глазами и туфлями с дырявой подошвой.

– Боец Хейфец…

Из-за того, что он был в ботинках, Валечке всю ночь казалось, что она в руках кентавра. Ночью он замерз и дрожал вокруг ножки стола.

Закончился еще один послевоенный год. В райкоме партии Лазарь работал юристом и терпеть не мог еврейских ходоков, потому что они признавали в нем своего. Он учился заседать в президиумах и спать с открытыми глазами. Через войну он доказывал чужим, что свой. Теперь нужно своим доказывать, что он для них чужой.

Он расписался в ЗАГСе с Валечкой, приобрел чернильный прибор и купил супруге лисий воротник. По утрам он жевал хлеб, слушал новости по радио, похожее на бумажную шляпу. По вечерам встречал Валечку у школы.

Уличные мужчины кусали языки, глядя на высокую грудь в зверином меху. Это возбуждало Лазаря ночью, когда он пытался Валечке кое-что доказать.

Тем временем в Палестине возродился Израиль. И от этого, казалось, советские евреи изменятся. Так оно, быть может, и было бы… но не было. И это подтверждало некую идею. Но для полного счастья он хотел избавиться и от пятого пункта в паспорте.