Фредрик Скавлан, норвежский ведущий программы, выпрямился.

— Эта неиссякаемая страсть… Что тобой движет? Ведь ты уже миллиардерша. Икона феминизма.

Фэй выдержала паузу. Другими гостями в студии были актер из Голливуда, женщина-профессор, только что выпустившая документальную книгу, разошедшуюся огромным тиражом, и еще одна женщина, которая поднялась на Эверест с протезом вместо одной ноги. Голливудский актер откровенно флиртовал с Фэй с того момента, как она вошла в студию.

— Перед смертью моей лучшей подруги Крис я пообещала ей жить за нас обеих. Я хочу проверить, насколько могу преуспеть и что могу создать. Более всего я боюсь умереть, не успев реализовать свой потенциал.

— А Жюльенна, твоя дочь, убитая твоим бывшим мужем… Что означает для тебя память о ней?

Фредрик Скавлан подался вперед, напряжение в студии возросло.

Фэй выждала, прежде чем ответить, наблюдая, как накаляются страсти. Ответ она разучила заранее, но важно было произнести его с чувством.

— Она всегда со мной, что бы я ни делала. Когда боль и тоска становятся невыносимыми, я с головой ухожу в работу. Я управляю «Ревендж» и помогаю компании расширяться, чтобы не сойти с ума. Не хочу стать очередной женщиной, молчащей о поступках своего мужа. Не позволю ему — мужчине, которого я когда-то любила, но который убил нашу дочь, — убить и меня тоже.

Фэй сжала губы, и слеза медленно скатилась у нее по щеке, упав на блестящий черный пол студии. Все это давалось ей без труда. Боль таилась под самой поверхностью, так что пробудить ее было проще простого.

— Спасибо, Фэй Адельхейм, что ты пришла сюда и поведала нам свою историю. Я знаю, что тебя ждут срочные дела и тебе пора идти.

Публика вскочила на ноги; затрещали аплодисменты, которым, казалось, не будет конца. Они продолжались, пока Фэй шла через студию, мимо трибуны и далее за сцену.

По пути к своей гримерной она подозвала девушку с наушником в ухе и попросила вызвать ей такси. В конце коридора услышала голос голливудского актера, который окликнул ее. Проигнорировав его, закрыла за собой дверь. В гримерной жужжал кондиционер. В углу, словно забытый кем-то, стоял просиженный диван горчичного цвета. Фэй остановилась и, прислонившись к стене, постаралась улыбнуться своему отражению в зеркале. Миссия выполнена. Все прошло прекрасно. Фрагменты правды, полуправды и лжи сложились в единый образ — такой она хотела подать себя. Однако Фэй не ощущала обычного прилива адреналина, как всегда после хорошо проведенного выступления на телевидении. Тревога накрыла ее, словно мокрое одеяло, которое не получалось сбросить. Она совершила большую ошибку — восприняла будущее как данность. Ее охватила та же гордыня, которая заставила Икара подлететь слишком близко к солнцу на своих скрепленных воском крыльях. Теперь ей придется расплачиваться — покуда воск плавится, а ее крылья рассыпаются на части.

Фьельбака, давным-давно

В день рождения, когда мне исполнилось тринадцать лет, меня впервые изнасиловали. На самом деле тот день ничем не отличался от других. Скорее по чистой случайности все произошло именно в мой день рождения. Никакого празднования устраивать не стали, поскольку папа заявил, что это пустая трата денег; к тому же он не захотел вставать до работы пораньше, чтобы спеть мне традиционную песню.

За ужином — на ужин была запеченная рыба — мы тоже сидели молча. Я, Себастиан, мама и папа. Несколько раз мама пыталась заговорить, вставить какие-то житейские фразы, чтобы завести разговор, хотя бы на несколько секунд создать ощущение нормальности, но после того как папа наорал на нее, велев ей заткнуться, она сидела молча, ковыряясь в тарелке. Я все же оценила то, что она попыталась. Вероятно, это и не соответствовало действительности, но мне показалось, что мама особенно старалась по случаю моего дня рождения. Я поспешно погладила ее по руке под столом, желая без слов выразить благодарность; даже не знаю, уловила ли она мой жест.

Покончив с ужином, папа встал и вышел, оставив тарелку на столе. Себастиан поставил свою в мойку. Мы с мамой не возражали против того, чтобы заняться мытьем посуды. Напротив, готовя ужин, мама успевала максимально напачкать в кухне, чтобы тот момент, когда мы остаемся одни в кухне, наводя порядок, продолжался как можно дольше.

В гостиной включился телевизор, и мы улыбнулись друг другу, с облегчением отметив, что остались одни. Под прикрытием звона посуды и шума воды из крана шепотом начали рассказывать друг другу, как провели день. Я обычно присочиняла и добавляла кое-что от себя, чтобы рассказ звучал повеселее, чтобы мама не расстраивалась. Думаю, она поступала так же. Эти краткие минуты в кухне стали нашей отдушиной. Так зачем портить их чем-то столь мрачным, как реальность?

— Пошли.

Мама взяла меня за руку, оставив воду течь, чтобы папа думал, что мы все еще моем посуду. Вслед за ней я выскользнула в прихожую. Запустив руку в карман своей куртки — осторожно, чтобы не зашуршать, — мама протянула мне маленький пакетик, завязанный ленточкой с бантиком.

— С днем рождения, моя дорогая, — прошептала она.

Я осторожно развязала бант, развернула бумагу и беззвучно открыла крышку коробочки, лежавшей внутри. Там лежала серебряная цепочка с кулоном в виде крыльев. Ничего прекраснее я в жизни не видела.

Я крепко обняла маму. Долго держала ее в объятиях, вдыхала ее запах, ощущая, как ее сердце тревожно стучит в груди. Когда мы разомкнули объятия, она достала цепочку из коробочки и надела мне на шею. Потом ласково потрепала меня по щеке и вернулась к посуде. Я коснулась пальцами крыльев. На ощупь они показались мне такими хрупкими…

В гостиной кашлянул папа. Я отпустила крылышки, поспешно спрятала кулон под джемпером и пошла в кухню помогать маме с мытьем посуды.

Когда мы закончили, я поднялась в свою комнату, находившуюся рядом с комнатой Себастиана. Быстренько сделала уроки. Хотя я ходила в седьмой класс, учебник математики у меня был для девятого. Я пыталась протестовать, зная, что это еще больше разозлит моих одноклассников и вызовет настоящую войну по отношению ко мне, но учитель настаивал. Он сказал мне, что надо приложить усилия, чтобы чего-то добиться в этом мире.

Письменный стол у меня был старый, кривой и весь в следах от ручки, когда та выходила за пределы бумаги. Время от времени мне приходилось подгонять картонку, лежавшую под одной ножкой, чтобы стол не качался.

Положив ручку, я потянулась. Как часто бывало, взгляд мой упал на книжную полку. Потрепанные, многократно перечитанные книги. Временами мне приходилось с тяжелым сердцем расчищать на ней место для новых книг, которые я находила на блошином рынке или получала в подарок от доброй библиотекарши Эллы, когда библиотека Фьельбаки избавлялась от излишков.

С некоторыми книгами я никогда не соглашусь расстаться. «Маленькие женщины», «Тесс из рода д’Эрбервилей», «Жизнь и любовь дьяволицы», «Кристина, дочь Лавранса», «Поющие в терновнике», «Грозовой перевал», «Маленькая принцесса». Это были не просто книги, доставшиеся мне от мамы, — в них таились воспоминания. Магические моменты, когда мне удавалось ускользнуть в иной мир, сбежать из моего собственного, побыть кем-то другим.