Это произошло за два дня до Дня труда[17] и окончания каникул.

Вечером, когда из-за сильной грозы мы прятались под густыми ветвями ели в глубине пустынного пляжа. В насыпи между корнями и нижними ветками было углубление, где байдарочники хранили свои лодки. Уютное и незаметное место, почти невидимое с пляжа. Нора с сухим мхом и песком под колючим сводом. Может, все дело было в атмосфере, характерной для конца каникул? В чувстве ностальгии? Скоро нам предстояло вернуться в лицей и в неизвестность. Здесь мы это и сделали, в нескольких метрах от гроздей голубых мидий, ракушек и морских звезд – пленниц луж, оставленных приливом. Я помню теплый летний дождь, стекающий на ее лицо и грудь, когда она задрала футболку, чистую воду на губах, приступы дрожи, промокшие плавки и свое возбуждение. В то лето я читал «Изгнание ангелов»[18], «Меньше, чем ноль»[19] и «Сексус»[20].

Мне было четырнадцать.

* * *

Я вышел из «Форда» и с дикими глазами проскользнул между рядами машин, чтобы последовать за Чарли на лестницу. Добравшись до верха, мы направились к нашему обычному столику – тому, что находится подальше от бара с его дешевым кофе и супом из моллюсков, один запах которого отпугнет самого оголодавшего путешественника. Когда его наливают в большой контейнер, можно решить, что это блевотина тех, кого вчера мучила морская болезнь. Усевшись на банкетку, я бросил яростный взгляд на Кайлу, которая со смущенным видом отвернулась к окну.

Затем каждый притворился, будто погружен в свои дела. Джонни и Кайла пытались спешно повторить материал, словно их действительно беспокоила учеба, Чарли досыпал, закрыв голову руками. Я же думал только об одном.

Наконец именно Чарли приоткрыл глаза и спросил:

– Вам не кажется странным, что ее здесь сейчас нет?

Все знали, что само понятие прогула так же чуждо Наоми, как гуманность – талибам. Наоми всегда относилась к учебе гораздо серьезнее, чем все мы, вместе взятые. Она была не из тех, кто, по выражению Чарли, «лижет задницу преподавателю так усердно, что когда тот высовывает язык, задаешься вопросом, чей он». И при этом она была круглой отличницей. Мы с ней очень различались. Из Наоми энергия била ключом. Общительная, харизматичная, активная, она была прирожденным лидером. Я был более сдержанным, менее склонным доверять окружающим и не очень-то одержимым стадным чувством. Но что она, что я – мы неизменно занимали первые строчки в списке лучших. Наоми любила громкие фразы и звучные слова, такие как «революция», «гражданское неповиновение», «сопротивление», «тоталитаризм», «теневая власть». Она любила рассуждать о переустройстве мира вместе с Чарли, Кайлой и парой-тройкой других учеников, всегда готовых подхватить знамя утопии, упавшее в пыль. Я же слушал их, время от времени издавая «гм-гм» или осторожное «о!», и видел в них закоренелых донкихотов, салонных революционеров, лишенных чувства реальности. Если б им доверили бразды правления страной, они меньше чем за неделю поставили бы ее на колени.

– Верно, – кивнула Кайла. – Мне это кажется очень странным. Генри, о чем вы вчера вечером говорили на пароме?

Я поколебался.

– Она сказала, что хочет сделать паузу в наших отношениях.

– И как ты отреагировал?

– Я… я слегка расстроился.

– Как это выглядело?

– Что? В самом-то деле, Кайла, а как это могло выглядеть?! Мы накричали друг на друга, вот и всё. Затем она расплакалась и ушла.

Я не стал уточнять, что был миг, когда она едва не свалилась за борт.

– О ней кто-нибудь слышал с того момента? – спросил Чарли.

Новостей ни у кого не было.

* * *

Погруженный в свои мысли, я повернул голову – и увидел его. Высокого мужчину, облокотившегося на барную стойку.

Человек с парковки.

На этот раз я был полностью уверен: он за нами наблюдал. Когда я поднял глаза, он отвел взгляд. В свою очередь я некоторое время смотрел на него, пока он пил кофе. Ростом под два метра, с выправкой бывшего военного или полицейского, темная одежда. Голова, посаженная на мощную шею, была несколько вытянутой. Даже с такого расстояния я мог угадать под его пальто тело атлетического сложения. Профессионал – но в чем?

Знаю, смешно.

Паранойя в чистом виде, вот что это такое. Впрочем, неудивительно, если учесть нервное состояние, вызванное воспоминанием о прошедшей ночи.

Я ощутил приступ тошноты и, поднявшись, направился к туалетам. Стоя перед отвратительным унитазом, я не мог двинуться с места. Мне хотелось биться головой о перегородки, выть, умолять, лупить кулаками. Конечно, ничего такого я не сделал. Удовлетворился тем, что помочился в унитаз и, выходя, заметил рядом с умывальниками контейнер для использованных шприцов. Мне всегда было интересно, кто им пользуется – диабетики или наркоманы.

Затем склонился над умывальником, чтобы помыть руки, и вгляделся в свое отражение в зеркале. Я не люблю себя. Не люблю свою рожу, хотя знаю, что она по вкусу множеству девчонок в школе. Не люблю свою внешность. Мне хотелось бы быть похожим на Микки Рурка в фильме «Бойцовая рыбка» – до пластических операций – или на Стива Маккуина в «Детективе Буллите». А вместо этого я похож на какого-то придурка недоделанного… К тому же сегодня я жутко выглядел. Как человек, который не на шутку напуган.

Как кто-то, кому до ужаса хреново.

Наоми, о нет, Наоми, прошу тебя, не поступай так со мной, пожалуйста, не поступай так со мной.

Мои веки покраснели и опухли, как будто я плакал, хотя на самом деле такого не было.

Выходя из туалета, я едва в него не врезался.

В того высокого типа в черном.

Он стоял перед дверью. Неподвижно. Как будто рассматривал носки своих ботинок.

– Извините, – сказал я, так незнакомец перегораживал мне проход.

Он поднял на меня взгляд. И тут я испытал настоящий шок. В сумерках его карие глаза сверкали неуемным любопытством. Неоновые лампы внутри парома не горели, повсюду царил полумрак, а в иллюминаторах можно было увидеть лишь густой туман. Лицо мужчины оказалось против света. Он был выше меня по меньшей мере на голову: прямо деревянный божок или статуя с острова Пасхи. Примерно секунду он смотрел на меня.

Взгляд невероятной напряженности, почти гипнотический.

Незнакомец улыбнулся.