Ивана по-прежнему лихорадило, от жара и озноба мир виделся как в тумане, и даже тот факт, что его куда-то тащит огромный беспородный пес, уже не вызывал в нем страха. Единственное, о чем беспокоился Лозин в эти минуты, — не потерять оружия, чтобы автомат не остался лежать тут на краю поля…

* * *

Пес протащил его метров двести, а затем внезапно исчез, словно растворился в густой весенней ночи.

Иван с трудом воспринимал реальность. Озноб усиливался, его бросало то в жар, то в холод, перед глазами плавали мутные картины полубредового содержания… Наверное, поэтому, когда из плотного мрака вынырнули две серые, трудно различимые человеческие фигуры, он не испытал никаких эмоций, воспринимая их как продолжение галлюцинаций… И лишь когда его осторожно подняли с земли, лейтенант с отрешенностью подумал, что наконец-то видит живых людей…

Впрочем, даже эта мысль не смогла расшевелить его оцепеневший рассудок. Некоторое время Иван еще удерживал в себе искру сознания, пытаясь понять, куда его несут, но сориентироваться в кромешной тьме не было никакой возможности, и, в конце концов, сгорая от объявшего тело жара, он невольно отдался убаюкивающему ритму легкого покачивания, провалившись в липкие объятия беспамятства…

* * *

…В следующий раз он пришел в себя спустя изрядный промежуток времени. В помещении, где он лежал, царил мягкий сумрак, пахло деревом, пищей, за занавешенными окнами проглядывал серый свет пасмурного дня.

Все это было до странности нелепо, и треск дров в неказистой печи, и погашенная лучина на столе, закрепленная в специальной подставке из расщепленной дощечки…

Словно время открутилось вспять как минимум на полтора века…

Он не знал, какой нынче день, сколько времени прошло с той памятной ночи, когда громадный черный пес тащил его по раскисшему от дождя полю, но Иван больше не ощущал ни жара, ни озноба, вот только тело вновь не желало повиноваться ему…

Внезапно до слуха Лозина долетели легкие, едва слышные шаги.

Звук босых ступней, касающихся скрипучего деревянного пола, показался Лозину столь необычным, будто он действительно выпал из своего времени…

С трудом скосив глаза, он увидел молодую девушку, наверное, свою ровесницу, которая подошла к изголовью его кровати, поставила на деревянную табуретку пластиковый таз с нагретой, курящейся паром водой и, посмотрев на него, ободряюще улыбнулась.

— Очнулся? — ласково спросила она, будто была давней подругой Лозина, знавшей его не первый год.

Лейтенант не ответил, на это пока не было сил, лишь слегка кивнул, давая понять, что он в полном сознании.

— Вот и молодец. — Она намочила в тазу край полотенца и решительно откинула одеяло. — Давай будем мыться.

Иван поначалу смутился, осознав, что лежит абсолютно нагой, но быстро справился с этим иррациональным стыдом.

Взглянув на себя, он ужаснулся. Одна кожа да кости. Лозин мог видеть лишь свои ноги да впалый живот, но и этого хватило, чтобы вернулось чувство недоумения, а вместе с ним и смущение перед молодой девушкой.

— Ничего, лежи… — мягко произнесла она, касаясь его влажным полотенцем.

Видимо, желая отвлечь Ивана от неприятных для него ощущений, девушка, отирая его иссохшие ноги, продолжала говорить, невольно концентрируя внимание на себе:

— Раз очнулся, давай знакомиться. Меня зовут Настя… — Она вновь намочила и отжала полотенце, осторожными, но, как показалось Ивану, профессиональными движениями обтирая его грудь, плечи и живот.

Он попытался ответить ей, но из пересохшего горла вышел лишь сиплый вздох.

— Не напрягайся — Настя вдруг застенчиво улыбнулась, будто в облике истощенного, едва живого лейтенанта было для нее что-то неизбывно близкое, родное, радостное. — Я знаю, тебя зовут Иван, фамилия Лозин. Мы встречались раньше, — пояснила она. — Я работала в лаборатории, где проводили медицинское тестирование основных и дублирующих групп десанта, задействованных в проекте «Россия».

Иван смог ответить ей лишь слабым кивком. Сил говорить по-прежнему не нашлось, но Настя не настаивала. Справившись с нехитрой гигиенической процедурой, она укрыла его свежим одеялом и, улыбнувшись напоследок, вышла, унося с собой таз.

Вместо нее в помещении появился мужчина средних лет. Одет он был невзрачно, в серую рубашку и помятые брюки, на плечи накинут застиранный до белесых разводов армейский бушлат, лицо осунувшееся, но тщательно выбритое, в руках он держал пластиковую пол-литровую кружку.

— Rehab`litation… — внезапно произнес он по-английски. — Кушать… Пить… — добавил незнакомец, двумя руками протягивая Ивану кружку, в которой оказалось молоко.

«Так… Значит, все-таки американцы… мать их…»

Мысль гулко ударила в виски яростным током крови, будто внутри организма до этого рокового мига все же оставалась одна-единственная сжатая пружинка, последний резерв сил, который мог быть востребован только вот так, внезапно, спонтанно и болезненно.

Минуту назад, глядя на Настю, он заметил, что его автомат стоит неподалеку от изголовья кровати, в углу, завешенный верхней одеждой, из-под которой торчал лишь краешек магазина. В такие секунды солдат не размышляет, он действует. Это нельзя обосновать, особенно когда речь идет о русском солдате. Да, он мог проваляться несколько месяцев под снегом, сгорать в лихорадке, чудом выкарабкаться с того света, но этот неприкосновенный остаток сил, имя которому — воля, остался, и речь шла не о лейтенанте Лозине конкретно…

Он скатился с кровати, больно ударившись об пол, выпростал руку, с трудом удержав в ослабевших пальцах вес автомата, и, не в силах встать, направил ствол «шторма» в лоб американцу.

У того глаза полезли из орбит, не то от внезапного приступа страха, не то от крайнего удивления, но кружку с молоком он все же удержал, хотя часть белой жидкости плеснула на пол.

— Рашен… Крези… — пробормотал он, непроизвольно попятившись. — Нет!.. Не нужно!.. Learned!..[2]— С английского он снова сбился на русские слова: — Не враг!.. Нет война!..

В этот миг хлопнула дверь, и в помещение вошла Настя.

— Да вы что, с ума посходили? — В ее голосе звучал укор, гнев и… непонятный теплый оттенок. — Иван, Джон, ну-ка прекратите… — Она склонилась к Лозину и ласково накрыла его напряженные пальцы своей теплой ладонью. — Ну, не психуй… Извини, я должна была тебя предупредить. Он не враг, и мы не воюем с Америкой. — Настя обернулась к Джону и вдруг прикрикнула: — Ну, что стоишь? Иди помоги положить Ивана в постель.

Американец опять что-то пробормотал про сумасшедшего русского, затем поставил молоко на стол и принялся помогать Насте.

Сил на сопротивление не осталось. Ивана вновь уложили на кровать, укрыли одеялом, и теперь уже Настя принялась поить его молоком.