Кратчайший миг; но Карабас успел понять, что Тораборский Король владеет силами, превосходящими способности психократов. Разум великого старца был твёрд как гранит, холоден как лёд и замкнут, как мир. Бар Раббасу показалось, что он пойман, зажат меж зеркал, повторяющих облик друг друга в бесконечном ряду отражений – в тесной, давящей вечности, чьи железные пальцы сомкнулись на висках.

– Карабас даль ам’героль, – других слов не стало.

– Хорошо, – давление в висках исчезло. – Ещё что-то?

– Да. Инструкции на случай неудачи.

– Никаких инструкций. Случай неудачи нас не интересует.

28 сентября 312 года от Х.

Воздушное пространство бывшей Южной Европы.

Поздний вечер.

Недалеко – где-то в паре километров – бушевала гроза. Тучи смотрелись огромными кусками серой ваты, прошитыми паутиной разрядов. Сеть молний пульсировала величественно и беззвучно.

– Штаники сыми, дусик, – предложил Арлекин, прижимаясь к Пьеро сзади и гладя его бёдра. Пьеро не отреагировал – он вспоминал строки Лотреамона о витринах магазинов на улице Вивиен. И в который раз силился понять, что такое «витрина».

Равнодушный ко всему Кенни в потёртой парке с капюшоном – он её никогда не снимал – сидел на корточках в углу и подрёмывал. От него пованивало несвежим тряпьём, высохшим потом и застарелым унынием. Пьеро ощущал его ауру – тусклую, сдувшуюся, какую-то даже слежавшуюся, как давно не расправлявшееся бельё – как продолжение его запаха.

«Не жилец», – почему-то подумал он и внезапно ощутил холодный ток вверх по позвоночнику. Дар проснулся, Дар пробудился – впервые за последние полгода. О, эти шесть месяцев, заполненные мучительным смятением чувств и айс-дефолтами с их долгой адреналиновой тоской! О!

Пьеро смотрел на Кенни и видел – чем-то вроде седалища души, – почерневший капюшон в траве. В нём, как ядрышко в скорлупке, белел череп. Левую глазницу пронзал ствол борщевика, туго налитой дурным соком, прущий вверх, в небеса – слепые, неблагодарные.

В небе что-то замкнуло – да так, что всё осветлилось мерцающим судорожно сиянием. Треснуло огромной коленчатой молнией. Пьеро послышался отдалённый грохот крошащегося воздуха. Он прижался к иллюминатору, расплющив бледное, порочное лицо о суровый пластик.

Почему обожествлялась молния? – подумалось Пьеро. – Почему молния – бог? Потому что в ней сила. Бог силён.

– Бог силён, Мальвина, – пролепетал он, как бы не замечая руки Арлекина, шарящей у него в панталонах.

Задремавший было Карабас недовольно пошевелился в кресле. Разбудившая его мысль Пьеро показалась ему неглубокой, а приставания маленького педрилки – пошленькими. Он сосредоточился и мысленно ущипнул Арлекина за простату.

– С-скобейда! – прошипел Арлекин, от неожиданной боли сложившись пополам, как перочинный ножик.

Карабас с усилием выдернул своё сознание из чужого. Сконцентрировался на себе. Немного посидел с закрытыми глазами, давая вернуться естественному зрению. Осторожно поднял тяжёлые, набрякшие веки. Стены каюты, качнувшись, встали на место. Тёмно-красная обивка зло сверкнула мелким золотым узором. Потом включился звук – в туалетной кабине капала вода из подтекающего крана, гудели двигатели, наверху что-то потрескивало и шуршало: гондола дирижабля слегка шевелилась в мягкой подвеске. Откуда-то доносилась музыка: Мальвина завела патефон. Карабас прислушался – и услышал заветное песнопенье Круга Ночных Снайперов «Кошка хочет курить».

Раввин улыбнулся. Потянулся к сигаре, медленно засыпающей в пепельнице, сунул её в рот. Сигара проснулась, ожила. Сладкий дым протёк сквозь скрученные листья, протянулся во рту, оставляя привкус мела и засохшей молочной пенки, и заклубился наконец в носоглотке. Бар Раббас немного подержал дым во рту, потом, улыбнувшись, послал это ощущение Арлекину – в качестве своего рода насмешливого извинения за вмешательство в личную жизнь.

Он вновь отложил сигару и кинул взгляд на настенный экран, куда выводились показания с приборной доски дирижабля. Последнее успешное тесла-зацепление с индукторами Оковы имело место три часа назад, аккумуляторы полны на восемьдесят два процента. Импеллеры давали устойчивую тягу в половину штатной и скорость около ста двадцати. Оба баллонета были в порядке, температура подъёмной смеси во всех отсеках соответствовала стандарту высоты, дифферент выдерживался, продольный прогиб оболочки не выходил за пределы нормы. Альтиметр стоял на шести километрах.

Единственным неприятным моментом была утечка газа из верхнего клапана – тот подтравливал. Если бы не гроза, можно было бы снизиться, сбросить скорость и отправить пару бэтменов на починку. Но здесь, наверху, бэтменов выпускать было нельзя, даже если сбросить скорость: они замёрзли и свалились бы вниз через полминуты. И в любом случае не хотелось слышать ехидных мыслей Мальвины по поводу его, Карабаса, управленческих способностей. Почему-то именно такие мысли в синекудрой голове читались ясно и отчётливо.

Кто-то осторожно поскрёбся в дверь каюты. Карабас нахмурился, потянулся мыслью к чужому сознанию, ощупал его. Базилио. Старина Баз. И опять его что-то тревожит, что-то спать-почивать не даёт.

– Заходи, раз пришёл, – вздохнул раввин.

Дверь отъехала в сторону, и ночной гость осторожно протиснулся внутрь.

Карабас в который раз подумал, что кот сильно сдал за последнее время. Шерсть на лице посеклась, уши обвисли, морда спала и как-то вдавилась в себя – так что очки, раньше сидевшие как влитые, заметно просели на переносице. Базу нужен ребилдинг, подумал раввин. Но кота трудно уговорить на это. Базилио, со своими гайзерскими имплантами, очень не любил что-то менять в привычном, пристрелянном теле.

– Утро доброе, – кот сделал характерно-неловкое движение. – Присесть у тебя можно где?

– Справа откидной стульчик, – сориентировал кота бар Раббас. – Осторожней с когтями: тут обивка.

– Да помню, помню я, – кот осторожно протянул лапу, опустил сидушку и с облегчением уселся, закинув хвост на колени. – Извини, я оптику не выставил. Для меня сейчас тут всё такое… прозрачное.