ли кто-либо из местных жителей Пожалостина? Кто позднее жил в усадьбе? Какова судьба гравюр Пожалостина?

Жителей Солотчи, помнивших И. П. Пожалостина, оказалось несколько, но их воспоминания были очень скудны.

— Он сидмя сидел за гравировальной доской, Пожалостин-то, — говорил один старожил. — Из дома выходил редко. Помню, степенный был мужчина, представительный, с большой бородой, строгий… Жил он тихо, достойно, уважали его…

И все. Но, к счастью, одна старая женщина адресовала меня к Агриппине Ивановне Докелиной, которая, по ее словам, знала семью Пожалостина.

Я встретил Агриппину Ивановну около дома Пожалостина. Она только что вышла из сада на улицу со связкой ключей в руках.

— Вы ко мне?

— Да, к вам, — и я объяснил цель своего визита.

— Вот беда: день от дня я себя все хуже чувствую, а ко мне идут и идут, и старые и малые, и в одиночку, и отряд за отрядом, все им расскажи, все им покажи…

Но, поворчав, Агриппина Ивановна открыла ворота и повела меня в сад. Она с трудом передвигала ноги и часто отдыхала. Я любовался запущенным старым большим садом, потемневшими добротными постройками и слушал неторопливую речь хранительницы усадьбы:

— В конце прошлого века, когда я еще ребенком была, будто сейчас вижу, как этот дом строился. Бревна и широкие доски везли на подводах… Сам Пожалостин строительством руководил.

Иван Петрович Пожалостин. Автопортрет.

Был он рослым, с темной бородой, красивый. Любил порядок во всем… Дом что дворец получился (рядом-то дома низенькие и простенькие), а вот, видите, сарай, амбары, кладовые всякие. Не забыл и баньку построить, колодец вырыть, а для отдыха — беседку в саду… Сам Иван Петрович добрый был: беднякам помогал, больных лечил…

— Но он не был врачом!

— Что ж, что не был, а лечил хорошо. Помню, палец у меня нарывал — он операцию сделал, что лекарь настоящий. Недаром все жители поселка при всякой болезни к нему обращались. В доме у него картины и гравюры висели, особенно в кабинете, в котором он целыми днями просиживал. Библиотеку большую имел. Мы, подружки, заглянем другой раз к нему осторожно в окно, увидим большую бороду над медной доской и не дышим, а как поднимет глаза — мы врассыпную. Любил он тишину и не терпел, когда ему в работе мешали, строгим делался и даже грозным. Был этот человек трудолюбия непомерного: с утра до ночи работал…

Всю семью его хорошо помню. А дочери его, Екатерина и Александра, при Советской власти в этом доме жили. Они-то в свое время и предоставили свой дом для проживания писателям Паустовскому, Гайдару, Фраерману и другим… Про писателей этих тебе Василий Кузьмич Зотов расскажет. Он мальчишкой был проводником у них. Приходи ко мне в воскресенье, он будет у меня. Тогда и поговорим.

Я проводил Агриппину Ивановну до кирпичного дома напротив и стал ждать заманчивой встречи.

В назначенный день появился я в избе Агриппины Ивановны раньше условленного времени: не терпелось услышать продолжение рассказа. Хозяйку я застал повеселевшей.

— Солнышко светит, — сказала она, подходя к окну, из которого был виден весь дом Пожалостина. — День хороший, и мне легче. Садись, — указала она на стул. — Рано пожаловал.

— Подожду.

Я осмотрелся. В комнате властвовал благоухающий запах мяты и еще каких-то трав. Меня всегда волнует история вещей. Как много могли бы поведать эта кирпичная печь, согревавшая, быть может, не одно поколение тружеников, потемневший дубовый стол — свидетель тихого и шумного принятия пищи и вина, старинные чашки и блюдца, и эти часы с боем, равнодушно отмерявшие время повседневных забот, рождений и смертей…

Вошел Зотов Василий Кузьмич. Около сорока лет. В светлом костюме. Лицо простое, глаза внимательные и строгие.

Мы познакомились.

Агриппина Ивановна прилегла на кровати.

— Итак, Василий Кузьмич, слово за вами.

Он задумался.

— Я родился в маленьком поселке на берегу озера Сегден. Было нас у отца пять братьев и две сестры.

В детстве наше озеро казалось мне настоящим морем, и мне нравилось покорять его на утлой лодчонке. Я любил бродить по лесу и не боялся заблудиться, может, потому, что трусов и слабых у нас в семье никто не любил.

В 1933 году, в начале осени, когда я с братьями спал на сеновале, в середине ночи сквозь шум ветра послышался стук в дверь. Отец, обычно допоздна читавший газеты, вышел в сени. Я услышал мужские голоса, и вскоре в сопровождении отца к нам на сеновал пришли трое незнакомых мужчин. Они быстро разделись и легли рядом с нами. В темноте я никого не рассмотрел, и меня разбирало любопытство. «Должно быть, это охотники, — думал я. — Интересно, сколько и какой дичи они настреляли?»

Утром из разговоров незнакомцев с родителями я узнал, что двое были писатели — Константин Георгиевич Паустовский и Рувим Исаевич Фраерман, оба страстные рыболовы, а третий, дядя Володя, с ружьем, вероятно, охотник, но убитой дичи при нем не было. Они накануне долго стучались в дом нашего соседа, но тот отказал им в ночлеге. Мои родители оказались более гостеприимными, и мне было приятно сознавать это.

Моя мать накормила гостей горячей молодой картошкой и солеными грибами. Я с братом Володей накопал червей (мне в то время было десять лет, а Володе семь), отец отвязал лодку, и трое мужчин поплыли по озеру в поисках хороших рыболовных мест. Но ловля вышла неудачной, дул северный ветер, озеро волновалось, и рыболовы вернулись к обеду ни с чем.

После обеда они попрощались и ушли.

На следующий год летом Паустовский и Фраерман пришли к нам пешком из Солотчи.

— Они в те годы уже в доме Пожалостина жили, — заметила, чуть приподнявшись, Агриппина Ивановна. — Продолжай, Вася, продолжай…

— Я был совершенно покорен толстенным пучком удочек, который всегда носил Паустовский. Конечно, я втайне гордился, что теперь известные писатели приходят в наш дом. Моему сознанию льстило и то, что писатели разговаривали со мной серьезно, как с равным, и я, как позднее оказалось, был постоянно им нужен.

В тот раз с моей помощью они на двух челнах перебрались на озеро Черненькое через озеро Сегден, а затем по канаве, заполненной водой, соединявшей эти два озера. Через трое суток Паустовский и Фраерман отправились в Солотчу, унося с собой полные большие сумки рыбы.

В то лето они еще раз приходили к нам, а затем редкий год не навещали нас.

Вместе с Паустовским приезжал и профессор-ботаник Михаил Сергеевич Новашин. Бродя с ними по лесу и по берегам