И еще одна мысль вдруг посетила меня: не встречу ли я тут, в этом дивно красивом городке с огромной цитаделью на вершине скалы, где пальмовый парк переходит в пляж, а море стоит до половины неба, — не встречу ли я тут еще кого? И эти толпы, шумящие до горизонта на пляже, и говорливые потоки людей на площадях и узких улицах, море людей в этом маленьком городке, не встречу ли я здесь известные по учебникам лица? Вопрос вопросов.

Тьма за ставнями, запах земли из полуоткрытого окна.

Не надо вспоминать имена, не надо думать, а кто это очень похожий мимо прошел… Пифагор? Марсель Пруст?

Я ворочалась на своем сыроватом ложе, то читала, то бралась за судоку, и все думала и думала о Вале, пока не наступило утро.

Широко известно, что человеку дана как бы одна жизнь. Но все зависит от освещения этой жизни, от объяснения ее — и тогда может получиться, что это другая, как бы вторая, параллельно текущая жизнь То есть мы видим одно, а потом понимаем, что не видели ничего совершенно и все построено по-иному. Даже и не так как было нам объяснено. Именно это важно.

К примеру, мать объясняет другим жизнь своей дочери (довольно широко) одним образом, но можно выслушать и дочь (хотя не получится).

С точки зрения матери, дочь сошла с ума уже в свои тринадцать лет, начались эти страхи, ночные кошмары и крики.

Надо обрисовать мать: целеустремленная, аккуратная, все у нее в порядке, мужа выгнала. Всю жизнь мечтала о балете, в детстве провела несколько лет в хореографическом кружке, так как в школу при Большом театре несправедливо не приняли.

Что-то говорили о недостаточной выворотности ног.

Далее. Родила дочь с прекрасной выворотностью ног. В ту же школу уже теперь эту девочку не приняли (и ясно стало, что дело шло просто о некоторой сумме), но из брезгливости мама ничего предпринимать не стала — ныне существует много других студий и школ при танцевальных коллективах.

И вот у матери имеется несколько преданных подруг, от кого как круги по воде расходятся сведения о запертой в четырех стенах дочери, у которой, как мать и подозревала, обнаружили вялотекущую шизофрению.

Затем самое тяжелое: мать повела девочку к врачу, заранее договорившись обо всем, и из кабинета эту дочь, упрямого подростка, сопроводили по коридору, через ряд запирающихся дверей, якобы на анализы, и только в конце пути, когда другой врач стал задавать опять те же самые вопросы про ночные страхи и затем сдал пациентку на руки санитарке (с отмычкой в руке), и та повела больную за локоть в какую-то шестую палату, вот тогда больная, по словам доктора, начала кричать, чтобы ее не трогали лапами («Не трожь меня своими грязными лапами» — буквальное выражение), а затем вообще больная стала вырываться у всех из рук, покатилась на пол, кричала и вся была в слезах и соплях, буквально скользкая, и вот только тогда и оказалось, что все правда, о чем толковала ее мать подругам и врачам. Резкая реактивность, агрессия и т. д.

В конце концов связали, сделали инъекцию и после консультации пока что отвезли в буйное отделение, чтобы, очнувшись, эта тринадцатилетняя не покалечила в бешенстве соседок по палате, а там были и совсем малые, невменяемые девочки, да.

Потом, после больницы, опять шли круги по воде, материнские исповеди подругам, но, тем не менее, девочка училась после больницы в школе, и не в одной, у нее были еще успехи в балете, несомненные способности (при полной патологии характера, — добавляла мать, — т. е. упрямая, в новом коллективе с девочками неконтактная, педагогам даже дерзит, приходится часто менять студии).

Мать хоть сама и не достигла заветной цели, но про балет все знала и твердой рукой направляла дочь по линии искусства, жестко следила за занятиями, неоднократно входила в родительский совет разных школ и групп, помогала готовить даже чужие выпускные акты (до своего девочка не дожила) и ходила на все классные концерты Гали, строго следя за ошибками и волнуясь по поводу четверок.

Несмотря на занятую жизнь, мама ежедневно проверяла уроки Гали, и каждый раз резко делала замечания.

Галя по указанию матери частенько кланялась у домашней палки, специально приделанной в коридоре, но каждый раз плакала от материнских замечаний, что у Любы и Нины есть выворотность, а у нас ошибка природы!

Недостаточная точность на экзаменах была бичом Гали, где-нибудь да и проскакивал сбой.

Крики, крики и слезы ежедневно.

Но и жесткий контроль, никаких поблажек.

Впереди как главный интерес маячил какой-то конкурс (мать всегда ставила цель), который должны были снимать для телевидения, а Галя к тринадцати годам была божественно хороша, рано расцветший бутон с обещаниями пышного и долгого лета после нежной и тощей весны.

Мать много думала о будущем Гали, о том, как девочка устроится в жизни, и мало ли примеров, когда красивая юная балеринка в шортиках и с едва прикрытой грудью, со своими разлетающимися волосами цвета спелой ржи становилась звездой!

А их ошибки никому не заметны, исправляются при монтаже записей, все телевидение на этом основано, да это у нас и не ошибки, так просто, проходим суровую школу детства.

Но вот к Новому году должен был быть готов новый репертуар: казачок, молдовеняска и сольный номер «Думка» (студия была при фольклорном ансамбле, до того дело докатилось). И всюду были промахи!

То есть если так будет, то прости-прощай будущий конкурс, внушала мама дочери.

Как назло, зловредная девка стала жаловаться на то, что ей мешает страх ошибиться. Под этим лозунгом она вообще перестала подходить к палке, а репетировать приезжала на хороших полтора часа позже, педагог забила тревогу, и мать вдумчиво поговорила с Галей. Впереди экзамен!

Галя подтвердила, что не будет танцевать новогодний концерт, и заплакала.

«Хорошо, — сказала мать — ну ладно, тогда надо взять у врача справку об освобождении. А то вообще отчислят из студии. С таким трудом я тебя туда дылду запихнула, такой был конкурс!» — «Нет, я брошу, брошу», — твердила (кричала криком) Галя, вытаращившись буквально.

— Псих, — говорила мать, — псих, давай поговорим, псих.

— Сама, блин, псих, — кричала дочь.

Мать внезапно успокоилась, отстала от Гали (хотя в душе ей кричала, что здесь важна не только ты, что я ежедневно вкладывала в твой балет массу сил, не говоря уже про деньги — так она потом рассказывала подругам, рассылая круги по воде).

Однако через неделю — эта неделя проехала спокойно — мать уговорила Галю (посидишь дома со справкой спокойненько, да и я отдохну от этого позора) — уговорила ее отправиться к врачу.

Вошли через какой-то вход, где висела табличка со страшным названием «Психоневрологический диспансер», и Галя было застопорилась, но мать ей сказала, что справку о переутомлении дадут только здесь, так как болезни никакой нет. Галя возразила, что ей не нужна справка, ходить туда она больше не будет, а мать только вздохнула: «Опять вопрос, подумай обо мне!»