Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С любовью,
Я сидела на диване и долгое время не произносила ни слова, лишь озиралась по сторонам. Я не знала, что именно исчезло, но в комнате ощущалась глухая пустота, а солнце, светившее в окно, только подбавляло жути. Наконец я поняла: нет бордового кресла. А затем я увидела большую вазу на каминной полке.
— Да, мой подарок на Рождество, она его не взяла, — сказал Вильям, проследив за моим взглядом.
— Боже, — сказала я. Мы долго молчали. И тут я вдруг поняла, что, не считая половика в дальнем углу гостиной, из квартиры пропали все ковры, отчасти из-за этого она и выглядела так сиротливо. — Постой, — сказала я. — Она забрала ковры?
Вильям лишь кивнул.
— Боже, — тихо сказала я. — Боже правый.
И тогда Вильям сказал (он по-прежнему сидел на полу, вытянув вперед длинные ноги в грязных носках):
— Знаешь, что пугает меня больше всего? Чувство нереальности. Прошло уже пять дней, а мне по-прежнему кажется, что это все не по-настоящему. Но все по-настоящему. И это-то меня и пугает. Чувство нереальности, я имею в виду.
Повисла пауза.
— Ты загляни в спальни, — продолжал он. — Одежда Эстель пропала, и почти вся одежда Бриджет, и мебель в комнате Бриджет. И на кухне нет половины вещей.
Вильям поднял голову, и глаза у него были почти мертвые.
Он сказал, что последние пять дней на него волнами накатывает изнеможение. Он спит без снов, часто по двенадцать часов подряд, вставая лишь по нужде, потом его снова окутывает туман усталости.
— Я никак, никак такого не ожидал, — добавил он.
Я погладила его по плечу и тихо сказала:
— Ах, Пилли. — И снова обвела комнату взглядом. Ваза была стеклянная, с цветными вкраплениями. — Господи боже, — сказала я.
Мы еще долго сидели так, я на диване, Вильям на полу, затем он сложил руки у меня на коленях и уткнулся в них лицом. Я подумала: «Это меня убьет». И погладила его пышные белые волосы.
— Я правда часто бываю недосягаемым? — Он взглянул на меня красными и как будто уже не такими крупными глазами. — Как тебе кажется?
— Не знаю, можно ли тебя назвать более недосягаемым, чем все мы, — сказала я, потому что ничего утешительнее придумать не могла.
Вильям сел рядом со мной на диван.
— Если даже ты не знаешь, кто вообще тогда знает? — попытался пошутить он.
— Никто.
— Ох, Люси… — Он взял меня за руку, и так мы сидели еще некоторое время. И порой он качал головой и бормотал: — Боже правый.
Наконец я сказала:
— Пилл, у тебя есть деньги. Уезжай отсюда. Поживи в хорошем отеле, пока не уладишь дела с квартирой.
И, что интересно, он ответил:
— Не хочу я в отель. Здесь мой дом.
Меня удивило, что он считает эту квартиру своим домом. Ну конечно, это его дом, напомнила я себе. Он живет здесь уже много лет. Он сотни раз с женой и дочерью ел за этими деревянными столами, принимал здесь душ, читал новости, смотрел телевизор. А я до сих пор нигде не чувствовала себя как дома. Никогда. Кроме как с Вильямом много лет назад. Я уже рассказывала вам об этом.
Я осталась с ним до вечера. По его настоянию я заглянула в спальню, а потом в комнату Бриджет, и все было как он описал. Синее стеганое одеяло комком лежало посреди постели, одеяло она не взяла. На полу в комнате Бриджет валялись хлопья пыли — вероятно, из-под кровати, которую тоже вынесли.
— А где будет спать Бриджет, когда станет тебя навещать? — спросила я, вернувшись в гостиную, и Вильям удивленно ответил:
— Об этом я не подумал. Придется купить ей новую кровать.
— И письменный стол, — сказала я. А затем добавила: — Прими-ка ты душ, и пойдем поужинаем.
И он побрел в душ, а когда вернулся — в свежей рубашке, вытирая белые волосы полотенцем, — выглядел уже куда лучше.
* * *
За ужином мы разговаривали о многих вещах. Мы пошли в старый уютный ресторанчик и сели за дальний столик, в середине лета легко найти свободный столик, и мы сидели и разговаривали. Но мне было больно. Мне было больно за этого человека — моего бывшего мужа. Мы долго разговаривали об Эстель и Бриджет, а потом — уже не так долго — о наших девочках; Вильям сказал, что сам сообщит им об уходе Эстель, и я сказала: «Конечно».
Затем, взяв ломтик хлеба, он произнес:
— У Кэтрин до меня была дочка.
— Я знаю, — ответила я.
Проведя кое-какие изыскания — еще до конференции, — Вильям выяснил, что его мать забеременела через несколько месяцев после того, как его отца отправили в Англию.
— Так что девочке, — Вильям все посчитал, установил все даты, — было около года. Она только делала первые шаги, Люси, когда моя мать просто взяла и упорхнула из дома.
Он взглянул на меня, и в лице его была боль. Это разбило мне сердце, и я смутно почувствовала, что в глазах Вильяма мать предала его, как предали его две жены.
— Но отец, Клайд Траск, через год он женился снова, — продолжал Вильям. — На некой Мэрилин Смит. — Фамилию он произнес с пренебрежением. — Они прожили в браке пятьдесят лет. У них родились сыновья.
Я легонько сжала его ладонь:
— Пилли, мы во всем разберемся. Мы со всем справимся, не переживай.
— Это скорее по твоей части, — сказал Вильям.
— Ты шутишь? Я ни с чем не могу справиться! — сказала я.
— Люси, — сказал он. — Ты справляешься со всем.
* * *
В такси по дороге домой мне пришло в голову, что я ушла от Вильяма почти так же — хоть и не совсем без предупреждения. И, не считая стопки одежды, я ничего с собой не брала. Но я давно говорила ему, что хочу съехать. Давно говорила, что, живя с ним под одной крышей, чувствую себя птицей в тесной коробочке. Он не понимал, что я пытаюсь этим сказать, и я его не виню. Я сняла квартиру всего в паре кварталов от нашего тогдашнего дома в Бруклине. С переездом я тянула почти год, но однажды, в понедельник, когда Вильям ушел на работу, я позвонила в магазин матрасов, и через два часа в мою крохотную квартирку доставили матрас, и я подумала: «Боже, Люси». А может, я ничего не подумала. Мне было безумно страшно. Так вот, я сложила кое-какие вещи в мусорный мешок и отнесла их в новую квартиру, а потом купила сковородку в аптеке и еще тарелку с вилкой. А потом позвонила Вильяму и сказала, что съехала.
Никогда не забуду его голос в трубке. «Правда? — тихо сказал он. — Ты правда съехала?»
Сидя в такси, я подумала: «Великодушно с его стороны не напоминать мне об этом сегодня».
Потом я стала размышлять об Эстель, о том, что она (предположительно) не решилась бы на такой шаг, не будь у нее связи на стороне. Я не говорила об этом Вильяму. Кто бы это мог быть, гадала я, уж не тот ли мужчина из театра, которому она сказала: «Умираешь со скуки?» Меня злость брала, когда я о ней думала. «Господи, — сказала я про себя. — На дух тебя не переношу». Она обидела Вильяма, и поэтому я ее на дух не переносила.
О Кэтрин я тогда особенно не задумывалась. Меня больше беспокоило, как там Вильям в пустой квартире. А впрочем, к беспокойству за Вильяма примешивалась и некоторая неприязнь по отношению к Кэтрин.
* * *
Когда я узнала об интрижках Вильяма — у него их было несколько, — наши девочки уже спали, они тогда были подростками, близилась полночь, и сперва он выдавал сведения маленькими порциями, а затем большими. За два дня до этого, проверяя карманы его рубашки перед химчисткой, я нашла там чек; это был счет за ужин на двоих — так я решила, исходя из суммы, — чек был из ресторана в Виллидже,
