– Расскажите о себе! Очень прошу, расскажите мне все-все!

– Прямо вот и все? – смутился Колобок.

– Все-все-все!

Они прошли по Итальянскому бульвару, немного по Канатной, по Малой Арнаутской добрались до Старобазарного сквера. Там Елизавета сильно замерзла и попросила отвести ее домой – в отдельную квартиру на Спиридоновской улице. Глядя на бархатные портьеры, на старомодный мебельный гарнитур с гнутыми ножками, Колобок, не любивший гнутые линии сецессии и еще в большей мере – прямизну новомодного конструктивизма, во второй раз за этот день онемел. Да, он почувствовал себя дома, на Пушкинской в Киеве, и, заглянув через открытую дверь в соседнюю комнату, нисколько не удивился, обнаружив на стене свою Римлянку с дарами девичества – правда, на этот раз изрядно распущенную и принявшую облик вакханки.

– Вы неплохо живете, товарищ Елизавета.

– Ну, уж не товарищ и не Елизавета. Я – Лиза-Мария. Я себя так зову. Вам сделать кофе с капелькой рома?

Колобок улыбнулся и кивнул. Неожиданно раскрылась дверь в соседнюю комнату, и к ним вышла девушка лет восемнадцати, с аристократично бледным лицом и распущенными по плечам волосами соломенно-золотистого цвета, не похожая на прислугу, но с серебряным подносом в руках.

– Наденька, – сказала Лисовских, обнимая ее за плечи.

Девушка чуть заметно поклонилась.

– Я в глубоком потрясении от услышанного… путь одиночества, право, это так опасно, – проговорила Лисовских, разливая кофе по крошечным чашечкам из просвечивающего на свет фарфора.

– Изумительные чашечки, – отметил Колобок, подняв свою так, что можно было разглядеть на обороте букву А с короной над ней и римской цифрой 3 внизу.

– Да. Это бабушкины. И все-таки… все-таки я хочу услышать вашу историю еще раз. Наденька, солнце мое, подготовьте мне ванну…

– Услышать то, что я рассказывал только что?

Лисовских улыбнулась, медленно открыла лаковый портсигар, медленно вынула из него тонкую папироску, так же медленно вставила ее в длинный черный мундштук. Закуривать, однако, не стала.

– Именно, почему бы и нет. Просто в вас так много всего, что разглядеть с первого взгляда не представляется возможным.

– Ну что ж… – согревшись кофе с ромом, Колобок вздохнул, с краешка кресла съехал поглубже, наконец устраиваясь удобнее, – вы хотите, наверное, чуть подробнее о детстве…

На рассказе о киевских зимних забавах, которые Колобок, чуть привирая, живописал со всеми мельчайшими подробностями, Лисовских вдруг резко встала, и, перебив рецепт медовых пряников, которые пеклись на Рождество гран ма, направилась вон из комнаты, говоря на ходу:

– Я буду сейчас брать ванну, а вы рассказывайте, рассказывайте, – сказала она, жестом позвав его за собою и на ходу пытаясь расстегнуть пуговки на платье сзади. – Ну, помогите же, что ли!

Колобок так же на ходу дрожащими руками пытался справиться с маленькими, густо посаженными перламутровыми кружочками и, оказавшись в просторной ванной, ошарашенно уставился на потолок, боясь бросить взгляд на запотевшие зеркала.

– Разрешите… – Мимо прошла Наденька, она несла в эмалированном белом кувшине горячую воду.

– Сны… меня особенно интересуют сны, вы же видели сны о женщинах, – сказала Лисовских, уже раскинувшись в ванне.

Колобок, мокрый в своем костюме из шерстяной фланели, не решался даже распустить запонку на воротничке сорочки. Не зная, куда себя девать, переведя глаза с потолка на полочку со всякими дамскими флакончиками, он вяло продолжил повествование, думая лишь о том, что же делать дальше. Бездействуя при такой открытой провокации, он ощущал себя полным идиотом.

– Ну же… пряники пекли… И как вас называли?.. Колобок? Колобок! Ну что ж ты, катись сюда ко мне! Скорее!

Она протянула руки, и он начал судорожно скидывать одежду, путаясь в ней. Лиза-Мария благосклонно улыбалась, склонив голову набок.

От горячей воды и близости ее тела перехватило дух. Шумно хлюпнуло на пол, Лисовских засмеялась, обвивая его под водой руками и ногами, закружилась голова.

– Ты только не влюбляйся в меня, Лизонька, я же Заячковскую беременную бросил, Галину Степановну беспомощную больную с мальчишками ее… Волкову даже, светлая ей память… – сказал Колобок уже в кровати, наматывая ее рыжую прядь себе на палец.

– Ой, влюблюсь, Колобок, я уже влюбилась… а ты покажешь мне, как бросать умеешь, а? – И перекатившись на живот, лежа на нем сверху, кусая за нос: – Ам!

Они увиделись спустя день, в «Павлине». Едва войдя, Колобок направился к столику Лисовских, но она неожиданно резко выставила перед собой руку с длинным мундштуком и отрицательно покачала головой. Колобок, с губами, онемевшими в улыбке, которую он теперь не знал куда девать, пожал плечами, выпил, не закусывая, водки с приятелями и вскоре ушел. Но через какое-то время вернулся. Заглянул, не снимая тренчкот и даже шляпу, выпил еще водки и стал ждать на улице, чтобы проверить, с кем она выйдет. Она появилась в компании двух хихикающих артисток из кабаре – приехал автомобиль, кто сидел внутри, было неясно. Колобка, сделавшего вид, что рассматривает вывешенную у входа в «Павлин» карту вин, она словно не видела.

Колобок стал ежедневно ходить в парк, даже не убеждая себя, что делает это для моциона, а отчаянно надеясь на встречу. Потом пошел на крайнюю меру, и у нужных людей стал осторожно наводить справки о ней. Ему тут же многозначительно порекомендовали забыть этот адрес, что еще более усилило романтический ореол таинственности.

А встретились они две недели спустя. Будто специально она ждала его прямо у его дома.

– Прогуляемся?

– Лиза, что же ты так… я даже скучал.

– Колобок… – засмеялась она, беря его за руку, – я тоже скучала. А ты не по мне скучал, Колобок, а по своему отражению в моих глазах. Но я хочу послушать. Еще. Все с самого начала.

– Как, опять? – а сам подумал: «Почему мне так спокойно и радостно с ней, когда я говорю о себе? О детстве, гимназии, Мане, вечном пере – о такой ерунде!»

Через две недели, лежа в той самой ванне, Колобок вдруг сказал:

– Лизавета, ты бы родила мне ребенка?

– Как Зойка?

– Нет, как ты… я хочу быть с тобой… я никуда не уйду, мой путь погас, мой путь кончается в тебе…

– Иииииии! – засмеялась Лисовских, запрокидывая голову. – Ты просто потрясающе сказал!

– Да, Лиза, в тебе кончается мой путь. И я хочу, чтобы мы были вместе.

– Как муж с женой?

– Почему как…

– Ну, тогда с этой минуты… я атеистка, и церковь нам ни к чему в этом вопросе… отныне мы муж и жена, иди сюда, я окроплю тебя этой святой водой, напитанной любовью.

– Так мне остаться сегодня?

– Конечно, остаться, дурашка!