6

К исходу восьмого дня Иуда Маккавей обнаружил, что войсковая казна полностью опустела. Нечем было платить жалованье солдатам и не на что приобретать провиант. Положение вызвался исправить Антипатр, которому к этому времени шел тринадцатый год.

– Как ты собираешься это сделать? – поинтересовался Иуда.

– Знаем, не проболтаемся, – уклончиво ответил подросток.

– Мне нужно, чтобы ты как раз проболтался, – сказал Иуда и дал своему юному другу подзатыльник.

Антипатр отшатнулся. С некоторых пор ему перестала нравиться фамильярность Иуды. Ему представлялось, что настоящая мужская дружба должна походить на кентавра – сильного, верного, любителя шумных попоек и женщин. Отношения же, сложившиеся между ним и его кумиром, больше напоминали дружбу всадника с лошадью, причем всадником всегда почему-то оказывался Иуда, а он, Антипатр, лошадью, удел которой без устали возить на себе седока, куда бы тот ни направился. О попойках и, тем более, женщинах и говорить не приходилось: в нечастые часы, когда Иуда с командирами своего войска оттягивался, как он сам говорил, с наложницами, пируя за обильно уставленными яствами и напитками столами, Антипатру в лучшем случае разрешалось пригубить вино до такой степени разбавленное водой, что в нем нельзя было уловить даже его запаха, во всех же остальных случаях ему отводилась роль виночерпия.

– Впрочем, можешь не говорить, – сказал Иуда, принимаясь за какие-то свои очередные дела, которых у него всегда было невпроворот. – На свете нет ничего, что бы знал ты и чего не знал я.

– Думаешь, ты самый умный, да?

Тон, каким был задан вопрос, насторожил Иуду. Мальчишка явно что-то от него утаивал.

– Самый умный в нашем роду Симон, – сказал он, пытливо глядя в глаза Антипатра. – Но и я не дурак.

– Ты жестокий, – с вызовом произнес подросток. – Ты не щадишь даже детей, которые не сделали тебе ничего плохого.

Это было что-то новое! Мальчишка явно повзрослел и позволяет себе в разговоре с Иудой, прозванному за свою решительность и прямоту Молотом, такое, за что любой другой на его месте мог лишиться головы.

– Я поступаю так, как велит поступать мне Предвечный, – с плохо скрываемым раздражением произнес Иуда. – Да будет тебе известно, что точно так же, как поступаю со своими врагами я, поступал с врагами Израиля царь Давид.

– За то твой Предвечный и запретил Давиду построить в Иерусалиме Храм, – сказал Антипатр. – Если ты забыл, я напомню, чтó сказал Предвечный Давиду: «Ты пролил много крови и вел большие войны; ты не должен строить дóма имени Моему, потому что пролил много крови на землю пред лицем Моим».

Слова эти до такой степени удивили Иуду, что у него не нашлось сил даже рассердиться на дерзкого мальчишку.

– Ты успеваешь читать наши священные книги? – спросил он.

– Я много чего успеваю, – ответил Антипатр.

– Присядь-ка, – приказал Иуда подростку, показав головой на место за столом. – Хочешь вина?

– Я уже напился воды, – пробубнил Антипатр, но за стол сел.

– Расскажи, где и как ты собираешься добыть деньги, – сказал Иуда. – Надеюсь, ты не собираешься их украсть?

Злость Антипатра исчезла. Он снова обожал своего старшего друга. И чистосердечно поделился своим планом.

Оказывается, в то время, когда иудеи весело отмечали праздник Хануку, в Иерусалим прибыл посланец нового царя Египта – Птолемея VIII [13]– некий Афинион, молодой человек лет двадцати. Иуда Маккавей, отложив на время праздника все дела, бражничал со своими командирами и наложницами, и когда ему доложили, что его хочет видеть приближенный фараона, он лишь отмахнулся: дескать, не сейчас, пусть придет через неделю. Между тем дело Афиниона не терпело отлагательства. Ему было велено передать Маккавеям крайнее недовольство Птолемея тем, что Иудея вот уже третий год не платит Египту налоги. С этим Птолемей VIII, остро нуждающийся в деньгах, мог еще мириться, пока Иудея воевала с Сирией, но сейчас, когда враг изгнан из пределов страны, выплату налогов следует возобновить.

Иуда помрачнел.

– Не забывай, что отец мой Маттафия, – сказал он, – поднял народ на восстание не для того, чтобы Иудея, избавившись от зависимости от Сирии, оказалась в подчинении у Египта.

– Я помню об этом, – сказал Антипатр. – Но я помню и о том, что Иудея небольшая страна, окруженная со всех сторон хищниками, готовыми ее сожрать. Чтобы выжить в этих условиях, Иудее нужны союзники, а не враги. Сирия долго еще не станет нашим союзником, если вообще когда-нибудь станет. А вот Египет может и должен быть нашим союзником.

– И ты предлагаешь… – начал было Иуда, но Антипатр перебил его.

– Я предлагаю возобновить выплату дани Египту, – сказал он.

– Как ты себе это представляешь? – насмешливо спросил Иуда. – Или ты думаешь, что все иудеи сидят на мешках с золотом?

– Нет, я так не думаю, – ответил Антипатр. – Но я думаю, что какую-то небольшую часть своих доходов иудеи смогут платить Египту в виде дани.

Из дальнейшего рассказа Антипатра Иуда узнал, что мальчишка в качестве доверенного лица Маккавеев принял Афиниона, всюду водил его, показывая египетскому посланнику раны, нанесенные Иерусалиму войной, входил с ним в дома богатых иудеев, многие из которых узнавали Афиниона и щедро угощали его. Ушлый Антипатр внушил посланнику царя Египта, что Иерусалим веселится не потому, что ему возвращен его Храм, а радуется приезду Афиниона, которого все иерусалимцы обожают как самого близкого и дорогого их сердцу человека. Точно так же и пиры с возлияниями немереного количества вина, песнями и плясками, вот уже какой день не прекращающиеся в каждом уцелевшем от пожаров доме, устраиваются не в честь нового праздника Хануки, о котором Афинион понятия не имел, а в честь именитого египетского гостя, причем устраиваются по личному указанию Иуды Маккавея и на его, Иуды, деньги. Между прочим, это богатые иудеи, когда речь заходила о возобновлении выплаты налогов Египту, предложили Афиниону передать Птолемею, чтобы тот созвал их, самых состоятельных граждан Иудеи, в Александрии, и устроил между ними торги на откуп налогов, а уж они позаботятся, чтобы налоги эти исправно поступали в царскую казну. Предложение богатых иудеев Афиниону понравилось, и когда они с Антипатром, оба пьяные, вышли из очередного дома, где вволю погуляли и повеселись, поинтересовался у юного представителя Маккавеев: