После первого посещения премьера Гопкинс писал Рузвельту: «Дом 10 на Даунинг-стрит имеет несколько неряшливый вид, потому что находящееся рядом здание Казначейства порядочно пострадало от бомбардировки. Премьер-министру больше не разрешают здесь ночевать… Все говорят мне, что он работает по пятнадцать часов в сутки, и я вполне этому верю». Большинство стекол в доме было выбито, и Черчилль позднее признался Гопкинсу, что хорошей бомбы резиденция премьер-министра просто не выдержит.

Гопкинса ввели в столовую.

Именно так — «не знал, но был уверен»!

Черчилль высказал надежду, что с помощью США Англия сможет господствовать в воздухе, и «тогда Германии со всеми ее армиями придет конец». Черчилль считал, что «в этой войне никогда не будет противостоящих друг другу крупных сил». Это очень важное заявление, во многом позволяющее понять отношение Черчилля к проблеме второго фронта; по-видимому, он полагал, что Германия может быть поставлена на колени с помощью только систематических бомбардировок и экономической блокады.

На следующий день, в субботу, Гопкинс был приглашен в один из загородных домов, куда выезжал Черчилль на уикенд. Работа не прекращалась и здесь, загородные резиденции премьера были снабжены необходимой аппаратурой.

Гопкинс был удивлен огромной разнице в образе жизни Черчилля и Рузвельта. Вот его впечатления в пересказе Роберта Шервуда:

Гопкинсу пришлось присутствовать при обзорах военного положения, которые устраивал Черчилль; представитель президента США знал о красноречии британского премьера, его умении удерживать внимание аудитории по часу и более; однако осведомленность английского лидера, свободное оперирование множеством цифр и фактов, причем с совершенной точностью, не могли не удивлять.

В очередном послании Рузвельту Гопкинс писал:

Во время поездки по стране Гопкинс заметил, с каким благоговением британцы относились к Черчиллю. «Людям хотелось буквально прикоснуться к краю его одежды. Он был знаменитым человеком на этих островах в течение тридцати лет до войны, но они не доверяли ему пост первого министра короля, пока не оказались на краю гибели». Замечу, несколько забегая вперед: однако, едва опасность миновала, они предпочли ему другого политика.

В очередном послании Гопкинс, подытоживая личные впечатления и беседы с Черчиллем (а он провел с премьером двенадцать вечеров в течение своих первых двух недель пребывания в Англии), писал:

«Битва за Британию» оказалась хорошим уроком. Гитлер так и не решился вторгнуться на острова.

Остается удивляться, как человек, начавший войну на 66‐м году жизни и завершивший на 71‐м, мог справляться с теми безумными перегрузками, которые выпали на его долю. Многие современники указывали на привычку Черчилля спать час или полтора днем, после чего он мог работать до трех часов утра. Однако немало людей позволяют себе прилечь после обеда, и если бы это было универсальным рецептом, оставалось бы только порадоваться за человечество. Сам Черчилль на вопрос о секретах его работоспособности отвечал: «Я никогда не стоял, когда можно было сидеть, и никогда не сидел, когда можно было лежать».

Секрет остался неразгаданным; возможно, природа изготовила штучный экземпляр человеческой породы.

Особого внимания заслуживает проблема взаимоотношений Англии с СССР. При всей своей склонности к возвышенной риторике Черчилль был прежде всего прагматиком. Россия в обличье СССР по-прежнему могла служить противовесом усиливавшейся Германии. Черчилль расценивал германскую угрозу как наиболее опасную для его страны, а потому, будучи последовательным антикоммунистом, он без колебаний начал искать контакты с советской стороной.