перечислил несколько высших учебных заведений, в которых мама могла продолжить обучение. Что касается странной фотокопии, то у него имелись предварительные ответы на ее вопрос, несмотря на некоторые проблемы с памятью, свойственные его возрасту. На первый взгляд у человека на фото имелось отдаленное сходство с племенами из этнической группы кетов, их лица он фотографировал во время поездки в Сибирь двадцать лет назад. Однако более вероятными кандидатами кажутся представители племен куйкуро и калапало в Бразилии, эти племена не так давно переселили в резервации Шингу, чтобы спасти от исчезновения. Но вот она, загадка. Во время первой мимолетной встречи европейцев с куйкуро в 1884 году камер не было, и только в 1945 году его хорошие друзья, братья Виллас-Боас, установили первый контакт с калапало. Однако, учитывая зернистость снимка, он снят раньше — годах эдак в 1870-х — в какой-нибудь европейской стране или в Штатах, но уж точно не на Амазонке. Где же тогда миссис Фостер наткнулась на этот образчик, действительно загадочный, тем более что на фото отсутствует тело? В каком году сделан снимок? Если в середине девятнадцатого века проводилась экспедиция на Амазонку со сложным фотооборудованием, он был бы признателен за информацию, ведь это могло оказаться революционным открытием. Не возражает ли она, если они продолжат переписку?

— Ха! — воскликнул отец, дочитав письмо доктора Бека. — Видишь, видишь? Я же говорил не посылать его посторонним! В один прекрасный день этот тип возникнет у нас на пороге и заявит, что, по его предположениям, это лицо имеет отношение к нашей семье.

Мама успокоила его, потрясая в воздухе благодарственной запиской доктору Беку, в которой говорилось, что она не может вспомнить, кто прислал фотографию, и пошутила, что у нее в силу возраста случаются повалы в памяти. Она вспомнит, кто же это был, и тогда более полно ответит на его вопрос. Когда антрополог взволнованно настрочил ответное послание, умоляя ее приложить усилия, мама просто проигнорировала его мольбы, и от него прилетело несколько яростных писем.

Затем поток корреспонденции из Колорадо резко прервался. О причине дядя Карл мимоходом упомянул в телефонном разговоре: доктор Бек умер от сердечного приступа.

— Может, его прикончил парень с твоей фотки, мистер Обезьяна, — предположил мой брат Хью, а грубиян Вик ему вторил. Если этот дикарь смог проникнуть в мои фотографии, почему бы не совершить что-то более ужасное? Они начали плясать вокруг меня, словно одержимые духами обезьян.

Мама, в глубине души испытавшая облегчение, что нам не нужно волноваться по поводу доктора Бека, не стала гневаться на такое неподобающее поведение. Бедный старик. Она была с ним груба, тогда как он щедро предоставил настоящие подсказки относительно личности нашего захватчика. И следующие несколько лет она будет усердно искать отгадки.

Маргаретте Фостер пришлось бросить учебу в Бостонском колледже, чтобы стать опорой мужу, пока тот оканчивал Гарвардскую школу бизнеса. Теперь я дал матери повод вернуться к ее нереализованному призванию. Странные пируэты иногда делает судьба: чудовище разрушило мою жизнь, но зато придало новый смысл ее существованию. Мама с головой погрузилась в историю и географию, религиозные и культурные обычаи индейцев Амазонки, быстро вычеркнув из списка подозреваемых сибирских кетов, — решила, что это ложный след и пустая трата времени.

В течение первого года того, что мама, не осознавая иронии, именовала путешествием в мир открытий, она раз в неделю, а конкретно после очередной фотосессии, которую мне пришлось переживать снова и снова и которая неизменно заканчивалась появлением того же лица, приляпанного на мое тело, отчитывалась о своих находках. Однако постепенно ее рассказы, которые сначала звучали как отстраненные комментарии, нейтральные по голосу и тону, стали окрашиваться страстью, перекочевывая в разговоры за обедом, все чаще приправляясь фразами на португальском — языке, который она начала изучать с неистовым энтузиазмом.

И я понял, что она возобновила свой путь не только для моего спасения. Мама заодно спасала и себя саму, стирая необъяснимую вину, таившуюся внутри. Проходил еще один день, а я так и не излечивался, она все сильнее чувствовала — о, мама всегда принимала все слишком близко к сердцу, — что, должно быть, виновата в моем состоянии, сделала что-то не так и теперь наказана. Участие в этом исследовании приносило облегчение, даровало уверенность в том, что она сможет добраться до сути произошедшего.

— Ну должно же где-то быть изображение, — твердила мама после вылазки в библиотеку.

В девятнадцатом веке Амазонку исследовали вдоль и поперек многочисленные путешественники, и мама, казалось, изучала их самих, всех и каждого, с одинаковой решимостью. Она не собиралась сдаваться, какой бы непроглядной ни становилась чаща библиотечных ссылок. Когда среди очевидных вариантов, а именно рисунков Генри Бейтса и фотографий Луи Агассиса («Агассис мог сделать фото, он приехал из Бостона, взяв с собой жену Элизабет Кэри, — видите, женщины тоже исследовали реки!»), не нашлось никого, напоминавшего моего визитера, мама провела несколько недель, цепляясь за ниточку: а что, если коллекция Альфреда Рассела Уоллеса, натуралиста, еще до Дарвина предположившего эволюционное происхождение видов, на самом деле не утрачена и не сгорела вместе с его кораблем на обратном пути в Англию? Когда этот след, как и многие другие, завел в тупик, мама переключилась на двадцатый век, обращалась к Перси Фосетту и его поискам Эльдорадо, а затем к экспедициям Эуклидиса да Кунья, братьев Виллас-Боас и прочим, но казавшиеся бесконечными поиски так ни к чему и не привели.

— Может, надо сосредоточиться не на исследователях, — сказала мама, — а на мертвых.

Смысл этой загадочной фразы постепенно прояснился в течение следующих двух лет, когда она с головой ушла в изучение хищнической эксплуатации несчастных жителей Амазонки, того, как многие поколения конкистадоров, а затем и охотники за drogas do sertão (так называемых пряностей глубинки) лишили их земли и привычных условий существования. Знали ли мы, что индейцев заставляли добывать гвоздику, корицу, ваниль, какао, аралию и всевозможные семена на экспорт, а еще вывозили в промышленных масштабах орехи пекан и копайский бальзам. Индейцам приходилось вырубать деревья на земле, где жили, охотились, трудились их предки, потому что их женщин и детей держали в заложниках в грязных лагерях, порабощенных каучуковыми баронами, железорудными компаниями и алмазными магнатами, а также всяким мелким ворьем и миссионерами.

Миссионеры! У мамы чуть ли не пена изо рта начинала идти, когда она выплевывала это слово. Эти были хуже всех — разрушали культуру аборигенов под предлогом спасения душ. А индейцы в итоге становились жертвами эпидемий, оспы, кори, туберкулеза, гриппа, венерических заболеваний. Она рассказывала нам о все новых